[nick]Ивейн[/nick][icon]https://d.radikal.ru/d35/1911/6e/12393cea3c69.jpg[/icon][status]нет ничего свободнее падения[/status]
Утро началось с крика. Вот уже год каждое второе утро начинается с крика. Покрывшийся холодным потом Ивейн просыпался от кошмара. Его руки не переставали трястись, пока он не примет препараты, а те, в свою очередь, не начнут действовать. Вот и сегодня он сполз с кровати, судорожно открывая ящик тумбы, чуть не выломав его. Пачки таблеток жалобно брямкнули друг о друга. Ивейн трясущимися руками вытащил первую попавшуюся баночку — все они абсолютно одинаковые, — засунул в горлышко два пальца, чтобы достать таблетку. Одна из них от тряски вылетела и укатилась под кровать. Выматеревшись, Ивейн всё же достал нужную дозу и запихал таблетки в рот. Истеричным движением он поставил баночку на тумбу и стянул приготовленный заранее стакан с водой. Часть воды при запивании лекарств залила футболку, но Ивейн проигнорировал такую мелочь.
Приступ накрывал стремительно, так, что в обычной жизни к этому времени после пробуждения Ивейн не успел бы даже дойти до уборной для утренних умывальных процедур. Юноша забился в угол между тумбой и стеной. Поджав ноги к себе и уткнувшись лбом в колени, он принялся остервенело царапать обкусанными ногтями голову.
— За что за что за что...

Родители Ивейна оказались людьми понимающими. Они не бросили сына, взяли его под крыло и помогали с реабилитацией. Первое время он был точно младенец, разве что не писался в штаны. Крики по ночам, неспособность сосредоточиться хоть на чём-то, постоянные панические атаки. Психотерапия медленно давала свои плоды. Сейчас, спустя больше года, как Ивейн вернулся домой, ему меняют уже третий препарат для купирования состояния. Отец, добрый христианин, видя бесполезность медицинского вмешательства, пол года назад водил сына в церковь исповедоваться и пообщаться с пастырем.
— Святой отец, если Господь любит нас, почему он допускает такие зверства? — спросил тогда Ивейн.
— Пути Господни неисповедимы, сын мой...
Очнулся Ивейн в больнице под капельницей с мощным седативным. Он не мог вспомнить, что произошло после того разговора в церкви. Но отец рассказал, что в момент тихого и совершенно спокойного разговора Ивейн вдруг набросился на святого отца и начал бить его. Бить так отчаянно, будто от этого зависела его жизнь. Буквально убивать. Ивейн кричал в лицо испуганному пастырю проклятья, а трое взрослых мужчин не смогли оттащить Ивейна. Пришлось вырубить парня, чтобы тот не забил пастыря. Выбиты все передние зубы, сотрясение мозга многочисленные ушибы, перелом ключицы... Святой отец не скоро смог вернуться к работе. Фалленстага-младшего не без труда реабилитировали благодаря его статусу. С тех пор юноша ни разу не был в церкви.

Благостное состояние полного безразличия наконец пришло. За время приступа Ивейн успел упасть на пол. Он лежал, подогнув ноги к груди. Глаза, чей взгляд затуманен седативными, очень болели. Надо умыться, смыть с них соль от слёз. Он лениво поднялся и утёр подбородок тыльной стороной ладони от натёкшей слюны. По пути к ванной комнате Ивейн бросил взгляд на часы. Скоро полдень. Родители ещё не скоро вернутся.
Шум воды из крана показался слишком громким. Ивейн прищурился, будто надеялся, что это поможет несколько убавить громкость. Он сунул руки под воду и заметил, что под ногтями скопилась запёкшаяся кровь. Ивейн машинально коснулся волос. Снова в приступе расчесал кожу на голове в кровь.
Умывание не принесло желанного успокоения, глаза всё ещё жгло. Ивейн уставился в зеркало и вновь не узнал себя. Ещё два года назад он был совсем другим. Девчонки в школе считали его красавчиком и у него никогда не было проблемы найти себе пару на танцы. Он был весёлым, активным, амбициозным. Ничем не отличался от ровесников. Восемнадцатилетний, совсем ещё молодой, подтянутый, точно арабский скакун. Персидская кровь прадеда пробивалась во внешности и делала Ивейна несколько экзотичным на фоне чистых европеоидов, что составляла большая часть его класса. Сейчас же из зеркала на него смотрело нечто с валившимися внутрь черепа глазами, худой, неестественно бледный и с абсолютно пустым взглядом. Сейчас он уже и не вспомнит, когда последний раз общался с кем-то, кроме родителей и психотерапевта, какие уж там танцы.
Ивейн вышел на кухню. Желудок сводило от голода, но он точно знал, что если попытается сейчас пропихнуть в глотку хоть крошку еды - его непременно вырвет. Ивейн напился воды, что казалась ему протухшей и кислой, прямо из-под крана и уставился в окно. Мимо на велосипеде проехал мальчишка-курьер, развозящий газеты. Даже у этого пацана есть работа. Ивейн же по возвращении из армии так и не нашёл её. Работодатели не желали связываться с человеком из горячей точки, приступы посттравматического синдрома у которого могут возникнуть внезапно. Жизнь вдруг показалась такой пустой и бесполезной.
Точно. Прямо не отходя от окна Ивейн рванул ящик кухонного стола. Раньше здесь лежали ножи для готовки. Теперь родители попрятали любые предметы, которыми Ивейн мог навредить себе или посторонним. Даже карандаша или ручки не найти. Мать подсмотрела, как Ивейн примерялся глазом к карандашу, чтобы просто вбить себе его в голову и умереть быстро. В отсутствии родителей штаны и те приходилось подвязывать какой-то тонкой тесёмкой, что легко рвётся. Потому что Ивейн уже пытался повеситься на ремне.
Таких, как он, называли потерянным поколением. Десятки молодых пацанов стояли в очередях к психотерапевтам, чтобы хоть чем-то, хоть как-то заглушить боль, что поселилась в их душах вместе о отдачей долга родине. Не способные вновь адаптироваться к мирной жизни, всеми брошенные и позабытые, они пытались хоть как-то жить. Ивейн тоже пытался, честно выполнял все назначения врача, но с каждым днём ему будто становилось лишь хуже. От нового препарата жутко сонливо. Ивейн растёр глаза пальцами и внимательно огляделся. Он вдруг вспомнил, что на днях мать принесла брошюрку с расписанием поездов. Тогда она сказала, что необходимо съездить к тётушке Мэгги в соседний городок. Кажется, она приготовила какой-то подарок в честь дня рождения Ивейна. Он быстро расчистил рабочий стол отца от лишних бумаг и нашёл ту брошюру.
"Сегодня в девятнадцать тридцать..." — Ивейн отложил брошюрку и завёл будильник, чтобы успеть уйти из дома до возвращения родителей. А перед этим неплохо бы поспать, уж очень сильная сонливость после новых препаратов. Засыпал Ивейн с мыслью, как будет лучше лечь на рельс, положить голову, шею или торс. Ну, чтоб наверняка.

Ему снилась девочка. Она чаще остального приходила к нему в кошмарах. Ей было не больше восьми лет. Белое платице с вышитыми на подоле красными цветами очень подходило её хрупкой фигурке. Ее замученный взгляд немигающе уставился прямо на Ивейна. У неё уже не было сил кричать и отбиваться, она покорно сдалась судьбе. Пять минут назад Ивейн своими руками застрелил родителей этой девочки. А прямо сейчас на глазах всего взвода эту малышку насиловал лейтенант. И ещё толпа таких же ублюдков выстроилась в очередь, чтобы подарить свою дозу унижения всем гукам в лице одной беззащитной девочки. Этот сон приходил к нему постоянно. Возможно, было бы чуть проще, если бы он не копировал реальные события из его жизни. В первые месяцы реабилитации на сеансах психотерапии Ивейн рассказывал, что жалеет об этом случае, что ему следовало пристрелить девочку сразу, как он увидел эту сцену, чтобы прекратить её мучения. Но, спустя каких-то три месяца, он поменял мнение и говорил об этом вслух. Что всадить пули в лоб следовало его сослуживцам-мразям. Ивейн даже рад, что большая часть его взвода погибла в боевых действиях или в плену.

Второй крик за день пронёсся по дому. Ивейн очнулся раньше, чем прозвенел будильник, от того, что ему показалось, что пахнет горящим напалмом. Приступ настигнул слишком внезапно, не по расписанию. Ведь несколько часов назад он принимал таблетки. Ивейн рухнул с кровати и ударился лбом о угол тумбы, оставив на коже неглубокое рассечение. Но юноша будто и не заметил раны. Его трясло от самой макушки до кончиков пальцев на босых ногах. Слишком сильная паника накрыла его абсолютно без причины и покрывая всё его нутро склизким страхом. Банка с лекарством выпала из трясущихся рук, рассыпав своё содержимое по полу. Ивейн быстро подобрал пару таблеток и затолкал себе в рот. Пересохшее горло оцарапалось горечью, пищевод свело спазмом. Его вырвало желчью прямо себе под ноги. Хрипя от мерзости к самому себе, Ивейн пополз на корачках в сторону кухни, чтобы с помощью глотка воды избавиться от горечи во рту. Но не дополз. Руки подкосились, потеряли силу. Он упал на пол, ощущая прилив тёмного отчаяния с новым приступом. Он закричал так, как не кричал, будучи подстреленным врагом. Ивейн обнял себя за плечи, прижав колени к груди и завыл, пытаясь высвободить копящуюся с бешеной скоростью боль у груди. Он растирал слёзы и кровь со лба по мягкому ковру, не в силах контролировать своё эмоциональное состояние.
— Пожалуйста, прекратите это, я больше не могу...

Отредактировано Скриб (2019-11-20 20:53:58)

[nick]Ивейн[/nick][icon]https://d.radikal.ru/d35/1911/6e/12393cea3c69.jpg[/icon][status]нет ничего свободнее падения[/status]
Становилось темно и тяжело. Будто сам воздух был против, чтобы Ивейн дышал им. Каждый надрывный вдох царапал горло, точно кислота. Он цеплялся пальцами за ворс ковра и пытался ползти. Но его тщетные попытки ни к чему не привели. Он лишь ещё больше стер костяшки пальцев, обеспечив себе новые мозоли.
Он слышал голоса. Он часто слышал голоса из прошлого. Вьетнамские флешбеки - три ха-ха, - накрывали его с каждым приступом, затуманивая разум и разрывая связь с реальностью. Он часто отключался от мира, вновь и вновь окунаясь в события годовой давности. Он чувствовал фантомные боли от вырванных некогда, но уже отросших ногтей. Он слышал противный смех с какой-то странной азиатской ноткой, который позволял различать своих и чужих. Даже странно, что разные народы и смеются по-разному. Он слышал крик той девочки, что стала одним из главных триггеров для слома его психики. Он слышал своё имя...
Имя? Его кто-то звал. Женский голос звучал будто прямо в голове. Последнее время голоса, грызущие сознание, не такая уж редкость. Но ни один из них не звал его по имени.
"Мама?" — с такой теплотой и участием последнее время с ним разговаривала только мать. Голос он не узнал, но от чего-то был абсолютно уверен, что провалялся в полузабытии аж до её возвращения. Мышцы шеи заклинило, но Ивейн всё равно задрал голову. Ему казалось, что кости позвоночника трещат от этого движения, но ему очень, очень не хватало внимания. Он искренне хотел увидеть того, кто его звал.
Создание совершенно ломало логику, так странно красиво и от души, но в то же время грубо и об колено. Ивейн перестал стонать. Надрывно дыша, он продолжил лежать, загребая пальцами ворс ковра. Он смотрел на женщину, чей облик был совершенно не знаком. Он прищурился, чтобы попытаться внимательнее разглядеть облик. Но ничего толком не вышло, он так и не смог разглядеть каких-то конкретных черт лица.
Он никогда не думал, как выглядит смерть. Он читал много книг, где смерть описывалась в разных антропоморфных образах. Но он никогда не мог себе представить, чтоб за ним пришла смерть в жёлтом платье.
— Забери меня... — Ивейн не понимал, кто перед ним и что. Он слышал лишь то, что она пришла положить конец его страданиям. Это именно то, чего желал Ивейн всей душой. Чтобы это прекратилось. Чтобы его память перестала причинять страдания. Чтобы голоса прошлого покинули его голову. Кто, как не смерть, способны избавить его?
Он отцепил руку от плеча и протянул её к кажущейся эфемерной женщине. Пальцы тряслись, голова заполнена молоком. Сейчас ему внезапно стало наплевать, как на его смерть, на его пропажу отреагируют родители. Они слишком много лет отдали на его воспитание в детстве и выхаживание после армии, чтобы в качестве благодарности на их шее остался висеть взрослый мужчина, чьё поведение абсолютно невозможно предугадать. Сейчас он считал избавлением для всех, если он расстанется с жизнью. Но раз от раза все его попытки заканчивались провалами, искусственно затягивая момент наступления облегчения для всех.
— Забери, — пробулькал Ивейн, даже не желая поинтересоваться, кто же перед ним на самом деле. Его ментальная боль давно стала физической. Все ранения, все травмы, полученные во вьетнамском плену, эфемерной болью давили на тело. Кости позвоночника трещали от каждой попытки движения. Он хотел умереть. Искренне. Уверенный на все сто, что без него этот мир станет чуть лучше. Он жаждал избавления от прошлого. А память могло задавить только забвение.
— Я больше не могу... — простонал забитый, зашуганный мальчик, цепляясь пальцами за чужую руку. Она была тёплой.
Когда Ивейн впервые убил человека, он отчётливо ощущал холод. Пронизывающий, накрывающий по макушку холод. Суставы на пальцах оледенели так, что рядовой Фалленстаг не был способен нажать на спусковой крючок винтовки. Он был абсолютно уверен, что со смертью приходит холод. Но эта женщина излучала тепло, согревая его трясущиеся в истерике руки.