Предместье – его тихая крепость. Гавань, куда не заходит кораблей. Он наслаждается своим убежищем, пока есть возможность. Ворон не ждет гостей. Никогда не ждет, но порой приходится совершать исключения ради собственного блага. 

Дороги Предместья утопают в грязи после недавнего дождя, нехотя встречая смельчаков, что решили испытать свою удачу на неприветливой земле близ самой границы. Редкие солнечные лучи мягко касаются земли в наступивший вечерний час и пляшут на покрытых пылью окнах одиноко стоящего на горизонте дома в два этажа высотой. Каменные стены его заросли мхом, а дверь из дубовых досок тихо скрипит, выходя на участок за сломанной калиткой, что отделяет его от внешнего мира. Над нею склоняется старая ива, с годами все ниже опускающаяся вниз под тяжестью крупных воронов, что вальяжно сидят на ее ветвях и перекрикиваются между собой с ожесточением терзаемых голодом созданий. Птичий крик в гнетущей тишине – единственное, что поступает сквозь приоткрытые, но занавешенные окна внутрь, в темноту вместе с ветром. Сквозняк разносит этот звук по каждому углу неприметного дома, наконец, добираясь до подвального помещения, где горит тусклый свет. Комната не способна похвастаться убранством: есть в ней лишь письменный стол, стул с высокой спинкой, обитый дорогой кожей, неясный во тьме портрет на самой дальней из стен да шкаф со множеством стеллажей и полок, каждая из которых носит на своей витиеватой ручке тяжелый замок. Подвал не пуст, но и не полон жизни. Лишь один силуэт, ссутулившись над поверхностью стола, присутствует в его стенах, застывший подобно статуе над пожелтевшими чертежными листами. Его рука – ни то человечья, ни то птичья – скрипит заостренным к кончику пером по схеме и почерком извилистым, но поспешным наносит на поля пометки, полные сокращений. Хозяин этих листов некогда любил сокращения; он верил, что они придают его строкам секретности и точности, что сохраняют время, пусть это и не было правдой. Давно уже ему нет до них дела, но сокращения вошли в привычку, полные точек и цифр, штрихов, что объединяют в себе и то, и другое.

«Они опаздывают», - напоминание стучит в голове мужчины тяжелым молотом. В последний раз скрипнув, перо замирает в стиснувшей его когтистой ладони и тотчас вновь окунается в чернильницу, что стоит неподалеку. Ворон хмурится, когда одинокие капли без его на то позволения падают на поверхность листа, создавая крошечные кляксы. «Какая мерзость», - думает он досадливо и брезгливо, вновь возвращаясь к письму глазами, чтобы только унять желание сломать перо пальцами. Его раздражение, обычно возникающее из ниоткуда и пропадающее в никуда столь же нежданно, распространяется на любые мелочи, когда не способно отыскать себе цели достойнее. Так было всегда. Равнхильд недолюбливает непунктуальность, убеждающий себя, что время его гения стоит слишком дорого, чтобы растрачивать ценные мгновения на ожидания. Мысль не возникает в его голове нарочно, но посещает непроизвольно и мимолетно, обрываясь на полуслове. Однако он не из тех, кто навязывает клиентам правила. Ворон лишь требует уважения, которое никогда не рассчитывает получить от людей в достаточной мере; подобной меры даже не существует в разумном обществе в том объеме, какую требует фэйри, но это не мешает ему с каждым годом лишь поднимать планку, чтобы не дать шанса никому из живущих ее достичь. Клиенты исключением не являлись. До сих пор он не подпустил ни одного из своих покупателей ближе расстояния неба до земли; не проникся к ним ни почтением, ни сопереживанием, ни интересом. Ворон терпит их, как терпел многих других. Почему же? Вопрос интереса. Ученый слышал о том, что за деньги нельзя купить счастье, и категорично не был с этим согласен ровно на пятьдесят процентов своего сознания. За деньги можно купить добротно сколоченный дом, достойные материалы, даже собственный портрет во всю стену. Утоление самых базовых потребностей в свою очередь приводит к комфортной жизни. Ворон не видит причин представлять счастье чем-либо другим. Не хочет видеть.

Шум в голове становится сильнее. Голос, занимающий его сознание, не согласен с подобной позицией, но Чёрному Ворону плевать. Мужчина глухо выдыхает и откидывается на спинку стула, поднимая взор к потолку и, наконец, закрывая глаза. Некоторое время спустя он слышит, как птичий крик становится громче и оживленнее. Ворон знает, что это значит. Стая обнаружила чужаков. Равнхильду нет нужды связывать себя с птичьими чувствами, чтобы подтвердить свою догадку. Он не тратит времени напрасно: неспешно встает с места и поправляет в плечах черный фрак, на ткань которого ложатся пришедшие в движение перья. Мужчина хмурится, пытаясь нащупать в кармане связку ключей.
«В другом кармане», - подсказывает сознание голосом спокойным и ласковым.
- Хм, - с его уст срывается сердитый выдох, когда ладонь перемещается в противоположный карман и выуживает на свет тяжелое кольцо с десятком ключей разных причудливых форм. Как вышло, что у одного фэйри могут зародиться две различные привычки? Для него это не имеет ни малейшего смысла. Однако гадать Равнхильд не желает. Быстрым шагом он подлетает к шкафу и бежит алым взором по бесчисленным полкам. Двадцать один, двадцать два… «Вот оно!»
Ворон выдвигает вперед ящик с заветным числом и с осторожностью выуживает оттуда плотную ткань, в которой лежит знакомый ему предмет. Мужчина позволяет себе тонкую улыбку. На разработку ушло несколько месяцев. Видя результат своих трудов, ученый понимает, что время и траты стоили конечного результата. Предсказуемые люди вновь спешат со своими мешками денег, не давая искусству свершиться, а ему - довести разработку до совершенства. «Глупцы. Что же, их право», - соглашается Равнхильд и, поместив изобретение в одну руку, второй поправляет платок на шее. В тот же миг предмет в его ладонях, получивший новую оценку мастера, возрастает в его голове в цене на несколько сотен лайнов.
«Им лучше не спорить со мной в этом вопросе»

Под тяжестью шага высокой фигуры скрипит винтовая лестница, ведущая к двери. Равнхильд, оказавшийся на пороге собственной гостевой комнаты, резким движением распахивает темные шторы, чтобы запустить туда хотя бы немного света. Неохотно он оборачивается, чтобы взглянуть на давно уже не растапливаемый камин у стены, который с двух сторон подпирают собой каменные изваяния грифонов с вороньими головами. Мужчина так редко бывает здесь, что уже и забыл об убранстве помещения; нескольких креслах, круглом столе с пустующей вазой, даже о ковре с вышитым на нем изображением черных птиц. Покрытая пылью, мебель выглядит отталкивающе, но Равнхильд никогда не занимал себя уборкой и не позволял никому другому вмешиваться в его жизнь. Непрезентабельный вид собственного дома, некогда величественного, но пустынного и заброшенного на вид сейчас, не вызывает в нем ни стыда, ни горечи. Мнение толпы едва ли не находит в нем отклик, но даже так Равнхильд выпрямляет спину и чуть задирает подбородок, привычным движением ладони снимая с крюка у двери любимый цилиндр и водружая его на голову. Наконец, готовый к столкновению, он отпирает дверь и склоняет голову в приветственном поклоне, чем пропускает в дом холодный воздух с улицы. Мужчина не видит гостей, но знает – они здесь.

Равнхильд не одаривает их вниманием, не приглашает войти. Он мгновенно поворачивается к двери спиной и подходит к столу, опуская на него то, что держал в своей правой руке. Когтями Ворон сдирает ткань и сбрасывает ее на пол, открывая свету тонкой работы лук, что в то же мгновение реагирует на совершенные им движения. Тетива, словно под напряжением, колеблется в пространстве, пока, наконец, не замирает, выпуская в полутьму снопы белых искр.
«Час настал показать, на что ты способен. Не посмей опозорить меня».

Отредактировано Ворон (2019-10-10 14:41:17)

Сказка была миром непредсказуемым до безумия. Будучи слишком гордой птицей, чтобы считать себя безумцем, и практически оправданно оказываться правым хоть в этом, Равнхильд не питал любви ко всему, что нельзя было просчитать путем приложения к проблеме логики и здравого смысла. Всякое хаотическое событие вызывало в нем если не приступы гнева, то горький привкус досады во рту и неосознанное желание прожечь одним взглядом несколько воображаемых дыр в стене напротив. Чтобы иметь хоть малейший шанс избежать непредвиденных обстоятельств в мире, полном этих несчастных обстоятельств, Ворон предпочитал сохранять безукоризненный порядок в собственной работе от самого начала создания замысловато смертоносных устройств до последующей их продажи. Порядок этот состоял из длинного списка негласных правил, которые Равнхильд придумал сам, и которым следовал с завидным для себя постоянством. Одним из неоспоримых пунктов в долгом списке непрописанных истин являлось одно - «знай в лицо своего заказчика до заключения договора». Необходимость эта была обнаружена Вороном многие годы назад при встрече с числом нелепейших махинаций, которыми люди рассчитывали его обмануть. Равнхильд не видел в этом угрозы, но не считал частью своей работы возиться, подобно наседке в гнезде, с глупцами, играющими в шарлатанов и считающими, что могут практиковать свои навыки обмана на нем. К несчастью, с годами правила не выдерживали схватки за время, которого у Ворона оставалось все меньше даже на то, чтобы исполнять созданные им самим рамки. Это была неравная битва. Труд, связанный напрямую с новыми разработками, склонил чашу весов на свою сторону, оставив менее значимые для Равнхильда занятия без внимания становиться причиной будущих дурных последствий. Ворон хотел бы знать своих клиентов в лицо, однако нередко принимал участие лишь в переписке, которую надежно скрывал от лишних глаз. Нынешний покупатель был одним из подобных; множество раз - заказчик,  никогда – посетитель. Однако Равнхильд не был удивлен, когда ему пришло письмо с высказанным желанием увидеть оружие своими глазами перед покупкой. Лук, что лежал теперь на грубой ткани, являл собой самую дорогую «безделушку», какая числилась на счету спешно прошедшего в вороний дом человека. Ученый, до сих пор наслаждающийся видом собственного изобретения, нехотя признал существование в близком к себе пространстве кого бы то ни было еще, когда услышал, как вдруг вокруг стало громко. Потревоженный шумом чужого поспешного шага и голоса, Равнхильд оторвал свой взгляд от витиеватого узора на плечах орудия и всмотрелся в черты ворвавшегося в его гнездо человека.

Ворону не потребовалось много времени, чтобы повесить на гостя ярлык. Один из этих людей. Равнхильд обыкновенно убежден в том, что нет пpичин пеpеживать о будущем изготавливаемых им изделий. За что плачена цена, то уже не принадлежит ему, и Ворон не имел веских возражений и не считал важным заботиться, в чьи руки попадает созданное им оружие. Однако, как творца, сама мысль, что его труд окажется во владении богачей, подобных Белору, была оскорбительна; не по причине того, что мужчина способен сделать со своим новым изобретением в будущем, но, напротив, из-за того, чего он никогда с ним не сделает, то есть ровным счетом ничего достойного внимания. Богатый сын обрел еще одну игрушку в свою коллекцию, которой сможет гордиться, и чем будет красоваться на охоте перед друзьями равного ему слоя бездонных бочек, что было еще лучшим сценарием из возможных. У подобного бесхитростного балабола хватит ли духу поднять лук на других людей? Какая пустая трата ресурса. Истинную цену вещи не способен оценить тот, кто так легко клюнул на один ее внешний вид и с восторгом побежал рассматривать при лучшем освещении - так подумал бы хозяин дома. Однако Равнхильд не выразил возражений и отступил на полшага назад, позволяя взрослому ребенку цепким пальцам схватить объект и притянуть к себе. Ворон изогнул брови, наблюдая за живостью стоящего перед ним индивида и, никак иначе, барахольщика. Подобные ему редко оказывались в Предместье, еще реже – по собственной воле, но посетитель не выглядел ни встревоженно, ни взволнованно для человека в опасности. Равнхильд отдал должное и его храбрости, и его глупости.
Наконец, Ворон перевел тяжелый взгляд на другую тень, что прошла за порог. «Взял с собой охрану», - заметил фэйри с тонкой улыбкой, - «Вижу, не столь он бесстрашен. Быть может, есть даже капля ума? Как интересно…». Наемники не были редким случаем, если визитеры могли похвастаться толстыми кошелькам, и не было тяжело понять – почему. Их шейка резалась легко, как и кожаная сумка, полная монет. Что же до желающих, то они всегда находились, особенно так близко к границе, где проще встретить монстра, нежели представителя Стражи. Ворон глухо вздохнул, услышав, как голос, слишком радушный и восторженный для его душевного спокойствия, вдруг начал задавать вопрос за вопросом. Равнхильд отозвался из темноты угла, где расположился,  вновь выходя ближе к свету. Фэйри изобразил на лице то, о чем, верно, имел представление, как о вежливом внимании, пусть со стороны можно было предположить, что с похожим видом волк смотрит на ягненка, пытаясь рассудить, с какого копытца лучше начать раздирать того в клочья. Однако единственное, что затрагивали эмоции, был взгляд Ворона; неподвижное лицо так и застыло при тонкой, пустой улыбке, которая сама по себе не выражала ничего.
Равнхильд терпеливо отвечал на каждый из поставленных ему вопросов тоном, каким обычно воспитатели по десятому кругу объясняют ученикам, почему дважды два не равняется пяти. С первых предложений Ворону стало понятно, что покупатель его ровным счетом ничего не смыслит в том, о чем пытается узнать, и знания его, обо всем и ни о чем, с большой вероятностью были получены по крупице из обрывков журналов и сплетен, что разносили на вечерах в просторных залах его собратья. Равнхильд, теряющий интерес к своему посетителю, но не решивший отводить от него взгляда, все же успевал краем глаз наблюдать за другим человеком, что в тот миг рассматривал убранство его гостевой комнаты. Черный Ворон позволил себе предположить, что телохранитель болтливого болванчика в отличие от своего нанимателя пытается не терять бдительности; слишком уж неоправданно высокого внимания удостаивалась комната, в которой не было ровным счетом ничего кроме пыли.
«Что же, хоть у одного из двух есть голова на плечах, что способна мыслить здраво. Людской род проживет еще один день».

Равнхильд прервал объяснение действия механизма лука, взмахнул когтистой ладонью и обошел стол стороной. Он выслушал пожелание клиента, затем ответ его спутника и, не долго думая, медленно кивнул. Однако не прошло и мгновения, как ворон выудил из внутреннего кармана своего костюма тонкий сверток, который поспешил раскрыть. Внутри, под аккуратно выведенным текстом была лишь одна пустующая строка. Документ был озаглавлен «Договор» и уже нес в себе подпись с именем Черного Ворона. Немного погодя ученый хладнокровно вырвал из своей шеи одно из перьев, на кончике которого были заметны одинокие капли крови.
- Подпишите, - спокойно потребовал мужчина, протягивая покупателю и лист, и перо, - Прежде, чем Вы, уважаемый мастер Белор, возьмете на себя владение данным объектом, я вижу своей обязанностью довести до Вашего сведения, что не несу ответственности за то, как Вы решите воспользоваться моим изобретением. Кроме того…
Ворон подвинулся вперед и наклонил свою голову вниз, нависнув над гостем мрачной тенью. Взгляды их встретились.
- Я не беру на себя ответственность за вашу жизнь, мастер Белор. Надеюсь, мы друг друга поняли.
«Что бы ни случилось с вами сегодня, я получу плату за свой труд», - Равнхильд коснулся полей собственной шляпы в знак уважения, которого не испытывал душой.  Ему не прельщала мысль охотиться на медведей, но он не стал противиться. Видя, как много слов успевает сказать заказчик за минуту, Ворон беспокоился, что любой начатый с ним спор может занять не менее нескольких часов. Выслеживание медведя в сравнении казалось делом пяти минут. Однако Равнхильд не желал доверять в охоте людям, которых видел впервые в жизни. Пусть он не планировал пачкать руки в звериной крови, было бы неразумно выходить из дома без собственного предмета самообороны.
- С Вашего позволения я отлучусь на несколько мгновений, - произнес фэйри и плавным шагом направился вниз по лестнице, обратно в темноту подвала. Не более минуты оттуда доносились тихие скрипы и шорохи, а также звон ключей, пока, наконец, Ворон не вернулся в комнату, удерживая в пальцах трость с крепким металлическим набалдашником в форме птичьей головы. Предвещая вопросы, Равнхильд прикрыл свои алые глаза и уточнил:
- Одно из моих старых изобретений. В основании его трубка, наполненная легко воспламеняемым газом. Двойной поворот против стрелки часов раскрывает клапан и выпускает содержимое, а затем поджигает его чарами, - Ворон постучал наконечником трости по полу, - Звери боятся огня.
Ворон протянул свою руку и распахнул дверь. Затем он обратился к наемнику:
- Значит, Вас называют Скриб? Я не знаю нахождения берлоги. Заберите лук у своего… - Равнхильд с едва заметным пренебрежением взглянул на оставшегося позади мужчину, - … нанимателя и ведите нас. Чем скорее вы убедитесь, что оружие находится в рабочем состоянии, тем лучше для нас всех.

Ворон отличался великим теpпением, если речь шла о сохpaнении собственной репутации и получении выгоды, однако даже тогда долгие разговоры могли его утомлять. К своему облегчению, Равнхильд также умел держать лицо, не выдавая собственной скуки или раздражения докучливыми словами. Он мог выглядеть заинтересованным, не слушая и половины того, что пытался донести до своего невольного собеседника несчастный Белор. Его разум сам фильтровал фоновый шум, каким стал для Черного Ворона чужой голос, и выуживал оттуда по крупице полезной информации, не заостряя ни малейшего внимания на остальном. Это очень помогало фэйри, когда он еще выходил в свет. И пусть с тех времен прошли столетия, подобные привычки остались с ним навсегда, глубоко на подсознательном уровне. Они же и спасали его теперь, пусть Ворон бы поспорил, кого на самом деле выручало его собственное умение ждать, - его ли или богатый мешок с помелом за место языка. Однако втайне ученый даже позволил себе полюбоваться чужой бесстрашной глупостью; обыкновенно люди, дорожащие своей жизнью, находили себе занятие лучше, нежели докучать созданию, подобному Равнхильду. В конце концов, даже дремлющий хищник все еще остается при своей природной натуре, и едва ли укладывать свою голову ему в рот прямо под клыки является разумным решением. Ворон, впрочем, всегда ставил себя выше бессознательных тиранов и убийц. Ему нет смысла вмешиваться там, где люди сами найдут себе выход из жизни. Белор имел длинный язык, что отнюдь не компенсировало в вороньем взгляде его незначительности, как и не могли его украсить большие капиталы в том круге, где сейчас находился богач. Равнхильду оставалось только удивляться, как подобный человек добрался до своих средних лет. Неужели одного наемника ему было достаточно, чтобы не пойти ко дну с перерезанным горлом? «Примечательно…»

Двадцать минут, казалось, тянулись вечность. Ворону оставалось лишь воображать себе, с какой пользой можно бы было потратить это время за место того, чтобы блуждать по лесу и доверяться чужим указаниям пути. Обыкновенно он не стал бы полагаться на незнакомые ориентиры, однако область близ Предместья не грозила ему самому достаточной опасностью, чтобы страшиться засады или неожиданного удара в спину. Если бы это было так – он бы узнал; Ворон не желал считать себя недальновидным, имея крайне высокое мнение о своей способности не быть ведомым чужими правилами. Кроме того, Белор не выглядел личностью, способной провернуть тонкий обман, да и в отношении Гильдии ученый придерживался подобного мнения. Им было выгодно иметь его живым, но, что важнее, крайне затратно – пытаться уничтожить.
Другой вопрос – дикие звери и монстры. Ворон понимал, что не каждое их появление станет хорошей целью для лука, потому временами окидывал взглядом участки в тени деревьев за своими плечами. Если хищник сидит в засаде, его трость также должна быть готова к защите.
Шорохи и звуки на протяжении всего пути оставались важнее бесконечного словесного потока господина Белора и, с высоты птичьего полета, выглядели менее досаждающе, нежели истории из жизни золотой молодежи Валдена. Ворон невольно вздохнул, слушая очередную байку о похождениях своего покупателя на одном из званых вечеров некой вдовствующей особы, чье имя ровным счетом ничего не значило для Ворона, как и многие другие, что с особой гордостью произносил собеседник, надеясь произвести впечатление. В иной ситуации у Белора могло бы получиться добиться результата, однако он едва ли отдавал себе отчет в том, с кем говорит. Ученый мог встречать этих людей, даже узнать в их именах своих предыдущих клиентов при должном усилии, если бы это имело для него хоть малейшее значение. Однако что ему их жизни и поступки? Их свет не привлекал собой, пустой и безжизненный, гордящийся звоном монет и разносящий ничтожные слухи. На что они тратили свое время? Свои жизни? На то лишь, чтобы однажды обнаружить себя посреди леса в общении с человеком-вороном, для которого подобное существование было не более побочной искры на фоне научного прогресса? Их оставалось только пожалеть: эти глупые, несчастные души. Однако Ворон уже давно пережил те времена, когда еще мог жалеть. Ему хотелось лишь закончить работу и приняться за другую. Научный прогресс не мог стоять на месте ценою одного пустозвона.

Ворон шел медленно подле Белора, тяжело ступая по сырой земле. Его сапоги из плотной кожи, в которых еще была видна потускневшая роскошь некогда дорогого изделия, практически тонули в грязи. Их носитель даже не замечал этого. Воздух постепенно становился холоднее, и с каждым шагом вглубь леса мрак сгущался; кроны деревьев неохотно пропускали солнечные лучи, сохраняя нижние ярусы в вечной полутьме. Равнхильд слышал птичьи крики, и это было подобно музыке для его ушей. Он чувствовал приближение вороньей стаи, что могла в любой миг стать его глазами и вывести скитальца обратно к дому. Никакие следы крупного зверя не попадались его взору, но мужчина признавал, что никогда и не обладал навыками, достойными охотника. Выслеживание животных не было его увлечением и едва ли требовалось, когда многие материалы можно было выкупить с рук лесников и торговцев. Оставалось лишь верить, что в этом направлении взаправду существует берлога.
Верить Чёрный Ворон не любил. Потому, когда Скриб направился вперед, фэйри обратился к заказчику, обрывая его на полуслове:
- Я пойду следом. Вам же будет лучше остаться здесь.
Мужчина не стал дожидаться ответа. Ему не было дела до того, безопасно ли Белору оставаться одному в лесу. Сохранение жизни заказчика было заботой его телохранителя, и ученый не зря дал это понять еще до выхода в лес. Его силуэт скрылся за кустом, что неприятно прошлись колючками по бледной коже вороньей щеки. Фэйри невольно фыркнул с отвращением и отряхнул костюм от опилок и листьев быстрым движением, только теперь замечая, что наступил сапогом на отпечаток достаточно крупного следа. Еще свежего следа. Равнхильд тихо хмыкнул и поравнялся с наемником.
- Надеюсь, вы понимаете, что делаете? – Ворон не ждал ответа на поставленный вопрос. Он уже давно не верил, что люди способны знать, что делают, - Хотите быть готовым стрелять – дайте механизму накопить заряд до того, как увидите цель. Достаточно повернуть их, и катушки начнут свою работу. Если, конечно, не желаете рассчитывать на милость зверя, что чудом сжалится и даст вам фору.
Равнхильд сдеpжал коpоткую паузу прежде, чем заговорить вновь:
- Позвольте предположить. Вы из «Границы», не так ли? Забавно, - шепчет Черный Ворон и тихо усмехается, позволяя тонкой, недоброй улыбке едва затронуть его губы, - Давно ли изголодавшиеся по острым ощущениям толстосумы Валдена начали платить достаточный грош за свою защиту? Должно быть, для Гильдии настали непростые времена, если подобные мастеру Белору еще способны выживать. Какая досада.

Отредактировано Ворон (2019-10-16 11:10:35)

Чёрный Ворон не привязывался к вещам. Какими бы ценными они ни были, их нередко ожидала судьба предшественников. Отпускать материальную ценность Равнхильду подчас удавалось проще, нежели многим людям; на подсознательном уровне он даже хотел избавляться от всякого груза, разложенного по подвалам и шкафам, в чем проявлялась его истинно воронья натура. В них была эта черта, пусть о ней немногие знали; весьма вероятно, что вороны Сказки попросту избегали всякой близости с сороками в вопросе имущества, чтобы избежать нередко преследующих их унизительных слухов. Фэйри наследовал у птиц многие мысли и чувства еще со времен, когда был юн, ведь именно их полуночные беседы преследовали его всю жизнь, когда прочие источники шума уходили ко сну. Черный Ворон не привязывался и к своим поделкам, но оценивал их подобно любому творцу. Ученый наблюдал за тем, как заряжается едва заметно искрящий штормовой лук, не столько с интересом и ожиданием последствий, сколько с недовольством, что в большей степени была обращена к нему самому, - создателю данного оружия. Лук был завершен наспех, лишенный множества незначительных правок, и Черный Ворон мог видеть каждый крошечный недостаток, каждый изъян в деталях, что неприятно бил по его гордости и стремлению к совершенству. Никто не способен упрекнуть мастера в плохой работе так, как это может сделать он сам, но Равнхильду всегда и было важно только его личное мнение. Он гневался искренне и практически живо, пусть чувство находило отклик лишь в его взгляде. Однако Ворон мог быть слишком критичен. Сложно отрицать, что даже в подобном виде лук нес с собой смерть, которая, к несчастью создателя, едва ли настигнет кого-нибудь кроме диких зверей в руках мастера Белора. Фэйри пытался не придавать этому особое значение. Мужчина лишь слегка нахмурился и покачал головой, взмахивая в воздухе ладонью.
- Не рванет, - произнес Ворон убежденно. Пусть лук не проходил тестов на проверку способности держать длительный заряд, сам материал был подобран с умом. Лишь неверное использование и серьезные внешние повреждения могли привести к полному разрушению катушек. Кроме того, их было две; одна брала на себя энергию подстраховкой, если другая выходила из строя. Проверка никогда не лишена смысла, но сомневаться в своем творении ученый не желал, как и сеять сомнения в умах окружающих.  Фэйри сомнений не терпел, тем более в отношении его собственной работы.

Им удалось преодолеть немалое расстояние без назойливого толстосума под рукой, что не могло не радовать Равнхильда. Потому мужчина допускал, что его поведение могло показаться странным; после лишний раз сказанных слов вдруг самому начинать беседу без явной необходимости. Однако, в отличие от Белора, Черный Ворон имел ясное представление о том, чего желает этим добиться.
О людях можно многое узнать по их реакции и отношению к вещам, что неотъемлемо связывают их с нынешней ситуацией и жизнью вне ее. Воpону не было нужды понимать все их поступки и желания; его ум, всеми силами старающийся работать по принципу поиска наиболее практичного пути, жаждал знать лишь то, что являлось хоть в малейшей степени полезным. Мастер Белор уже заполнил пустоту прочим - пустым и беспечным. Равнхильд услышал о нем даже более того, о чем хотел бы иметь представление, чего, в свою очередь, нельзя сказать о наемнике. Теперь ученый смог это исправить. Он понял достаточно, чтобы продолжать путь в спокойствии, пусть для этого ему пришлось стать инициатором беседы, что не была необходима. По-крайней мере, общение не было нужно Ворону, который, впрочем, находил в нем отличный способ проверить лед на хрупкость, чтобы не идти вслепую, исходя из собственных кратких наблюдений. Понимание то, на что способны пойти, и чего желают окружающие, можно избавить себя самого от хлопот. В конце концов, люди всегда говорят больше, нежели думают, что сказали. Они показывают свое отношение эмоциями, которые обыкновенно легко ускользают из-под их власти, - у кого-то больше, у кого-то меньше, но разница не была так велика.
Многое из последующего ответа Ворон ожидал услышать. Ему нередко приходилось видеть тех, кто ищет пути заработка вне своих Гильдий. Так было всегда. Простые жители пытаются выживать в том положении, где невольно оказываются: всегда на поводу тех, кто создает им условия. Гильдия никогда не была постоянна; ни одна из них не могла стать примером комфортна, как считал Черный Ворон. Удивительно, но беззаконники порой отличались даже большей организованностью, нежели «честный» люд; по-крайней мере, они не пытались скрывать очевидного, что облегчало жизнь.
Ученый, наконец, задумчиво кивнул. Он мог отдать наемнику должное: в сравнении с великим множеством своих собратьев по профессии, Скриб взаправду имел голову на плечах, которая могла придумать достойный ответ, предвидя дальше одного шага и, кроме того, добавляя в свои слова смысла больше, нежели было во всей той чепухе, что произносил его заказчик. Далеко не каждый человек будет на это способен. Узнав все, что ему требовалось, Равнхильд более не произносил ничего, позволяя себе насладиться тишиной.

Лес постепенно начинал редеть. Ворон мог лишь предположить, что они оказались близки к опушке. Становилось светлее, но среди густого кустарника охотникам удавалось сохранять себя незримыми для возможных наблюдателей. Даже направление ветра благоволило им; оно уносило запахи ровно от места возможного нахождения зверя. Однако, только последовал сигнал, призывающий быть осторожным, ученый не решил полагаться на случай и наклонился к земле, распушив перья. Его высокий рост никогда не был достаточно хорошим для игры в прятки, и, если бы не оперение,  игра не стоила бы свеч. К счастью, где не помогала генетика, там приходила на выручку природа хищных птиц. Будучи распушенными, перья чёрные, как смоль, скрывали элементы одежды, что слишком выбивались из окружения, а также сами служили достойной маскировкой на фоне сырой земли и растительности.
Ворон видел явные неудобства в том, чтобы передвигаться, будучи согнутым в три погибели. Всё это было достаточно унизительно; от пряток в кустах до опускания своего оперения в пыль и грязь. Ученый постепенно начинал сомневаться в том, что обязан вовлекать себя в подобные "действа". И достаточно ли ему за них платят? Иные бы просто взяли оружие и, в противном случае, вернули его назад при неисправности, если бы смогли остаться в живых. Так говорило в нем желчное и рациональное сознание. Однако в глубине души Ворон находил нечто занятное в том, чтобы выбираться из своей трижды проклятой жителями Валдена лаборатории и оказываться вовлеченным в охоту на дикого зверя. Будь Равнхильд менее упрям в своих отрицаниях, он мог бы даже назвать это «азартом».  Азартным было чувствовать опасность; видеть следы, слышать далекий рев, а затем и видеть фигуру медведя, что уже разрывал пойманную им добычу. Даже в том, что он окажется убит его оружием, существовало нечто, что Ворон не мог описать и едва ли желал понимать. Он наблюдает за тем, как наемник направляет на жертву лук.

Тетива натягивается, потрескивающая от бегущего по ней заряда. Сейчас…
- Позвольте! – вдруг слышит Ворон громкий, полный возмущения возглас за своей спиной, и сквозь кусты с шумом протаскивает свою тушу знакомый, к несчастью, человек, - Я, в конце концов, плачу Вам деньги! Как вы могли меня оставить позади, Вы –
Недовольная речь обрывается бессвязным мычанием, одновременно испуганным и протестующим. Часть лица несчастного Белора накрывает ладонь, насильно затыкающая болтливый pот. Одним быстpым шагом ученый подскакивает к глупцу. Во взгляде его читается смерть. Богач тотчас замолкает и в изумлении таращится вперед. Равнхильд тихо шипит и сам оборачивается, понимая, что увидит. Медведь, потревоженный шумом, pезко подымает свою голову, замечая охотников до того, как стрела срывается и летит в его направлении.