Были определённые аспекты жизни царквейта, которые Клуаран не то, чтобы не любил, но точно предпочёл бы обойтись без них. Но такова была его специализация, и если он не хотел получить наказание от всевидящей и всеслышащей, но одновременно глухой и слепой Воли, он обязан был повиноваться тому, для чего был рождён.

Желание исправлять внутренний баланс людей и существ не было осознанным: для него это было сродни необходимости, даже искушения. Цепям Фемиды невозможно было сопротивляться: их неслышимый зов будоражил его кровь, заставлял сжиматься сердце в такт с тем, кому необходима была помощь, и заставлял расправляться лёгкие до боли. Звон натягиваемых звеньев будто иголками колол кожу и поднимал волоски на руках, пока сами звенья, подобно змее, медленно ползли по венам и артериям, тягуче оплетали кости внутри и снаружи, стучали по черепу изнутри металлическими кончиками.

Звяк. Звяк. Звяк. Чего ты медлишь, Рани? Ты же видишь, ты чувствуешь, ты понимаешь: пора. Сказке не нужны такие: их нужно исправить. Кто, если не ты?

Если оттягивать слишком долго, то ощущения превратятся в кошмары, а потом и в боль: Клуаран знал это по опыту. Было ли это лёгким наказанием за то, что он медлил сделать ещё один шаг по своему Пути, или простым самовнушением, Рейнольд не знал, и, если честно, не особо горел желанием узнавать. Он знал, что ему необходимо сделать для того, чтобы его способность прекратила терзать его, и этого было вполне достаточно.

Однако подобные исправления баланса были крайне редкими - что само по себе было хорошей новостью, учитывая, что Вендиго их не любил. Исправлять перекос добрых поступков всегда было; противнее, чем перекос злых: царквейт сам по себе не был садистом. Он любил контроль, но причинение другим моральной или физической боли не доставляло ему никакого удовольствия или отвращения. Это просто работа, и куда более грязная, чем кормление голодных и предоставление приюта бездомным.

Словом, морока.

- Доброго дня, Диран. Спасибо, что зашёл к нам, - шеф встал и проводил мальчишку, которому от силы было лет пятнадцать, до двери. Тот прижал руки к груди, протянул их к полукровке и, улыбнувшись, покинул «Тёмный лес».

Клуаран вздохнул, махнул су-шефу и направился к служебному выходу, привычно пригибаясь, чтобы не задеть разросшимися рогами дверную раму. Диран тоже был царквейтом, но подверженным филио настолько глубокому, что его, не стесняясь, называли блаженным дурачком. Он ходил в любую погоду босиком, носил на себе тяжелые цепи и лёгкие, пестрые ловцы снов и отдавал все, что у него было, любому нуждающемуся даже без просьбы последнего. Иногда он валился прямо на дорогу и выкрикивал бессвязные слова, которые следующие за ним ученики записывали и пытались расшифровать. Другими словами, он был хорошо известен и даже уважаем в обществе царквейтов.

Однако Диран умирал: Клуаран знал это от матери, у которой было безошибочное чутьё на такие вещи. Он был призван, как и отец Рейнольда, поэтому ему точно осталось немного, несмотря на кажущуюся юность. И полукровка хотел, чтобы он покинул этот мир с ровным балансом. Он знал, что сам блаженный хотел бы этого.

Осознание того, что он делал не обязательно хорошую, но необходимую вещь, делало предстоящие процедуры чуть более терпимыми.

Вендиго выскользнул из служебного входа и двинулся в сторону центра. «Тёмный лес» находился чуть в стороне, но все же неподалёку, и мужчина уже обходил эту часть города (от дома жертвы до своего и до ресторана) утром. Все было готово: больше двух недель наблюдения за гадалкой по имени Тао Линг не прошли даром. Он знал определённые детали ее жизни, и, в первую очередь, то, что девушка является контрактором и очень сильно хочет купить одну определённую маску в небольшой лавочке, расположенной в лабиринте улочек в стороне от главной площади.

Как ни странно, эта точка находилась всего лишь в десяти шагах от его дома. И к ней можно было пройти либо кружным путём по площади, либо коротким, между двумя домами, фонарей между которыми не было - по той простой причине, что проход был слишком коротким и узким.

Рейнольд ждал там, одетый в чёрное, прислонившись к стене одного из домов так, чтобы его не было видно ни с улицы, ни с площади. Проход был настолько узким, что Клуаран мог протянуть ногу и упереться ступней в противоположную стену. Пространства было мало, но он все рассчитал. Естественно.

Никого не будет на прилегающей улице между домами: в такое время все на работе, а семей с детьми на ней не живет. Все было продумано до мелочей. Девушка не увидит и не запомнит ни его лица, ни рогов, поскольку ее глаза не успеют привыкнуть к темноте переулка, а метод захвата практически бесшумен и не привлечёт внимания прохожих с площади.

Поэтому, когда Тао Линг шагнула в темноту, ее ждал сильный удар в солнечное сплетение, а затем, когда она ожидаемо согнулась - полукровка отыскал на ее шее сонную артерию и с двух сторон пережал ее. Невозможность вдохнуть и буквально выбитый ударом воздух ускорили процесс, и через три минуты Клуаран подхватил бессознательную девушку на руки, снимая ее маску и кладя ей на грудь рисунком вниз. Так она практически сливалась со светлыми одеждами гадалки. Чем меньше запоминающихся элементов, тем лучше.

Рейнольд спокойно пересёк с ней рассчитано безлюдную улочку, склоняясь к лицу Тао, частично закрывая его. Для любого случайного свидетеля дома они - всего лишь влюблённая парочка: утомившаяся девушка и парень, который несёт ее на руках и что-то нежно ей говорит.

Мать всегда говорила ему: люди видят то, что хотят видеть. Никто не хочет брать на себя ответственность. Используй это.

Кстати, о матери. Леты не было дома, но она бы ему не помешала. Она понимала, как никто другой, и, пусть не помогала физически, хранила его секрет полностью. Первоначальная Вендиго, она знала о его оборудованном в подвале «бункере» в пять квадратных метров, обвешанном сухим осатом и уставленным кадками с Меморией Лазоревой.

Там всегда было холодно. Там стояло деревянное неудобное кресло с креплениями для ног и рук, и свисала дыба. Там от любого сквозняка начинала качаться одна лампочка, почти касаясь волос того, кто имел несчастье оказаться в этом кресле. Клуаран никогда не держал там никакие инструменты, кроме простой миски с ягодами кьяры: зачем, если он мог призвать сам все, что угодно? А ягоды были очень ясным сигналом всякому, кто оказывался здесь: ты ничего не вспомнишь, если покинешь эти стены. Ничего. Ты окажешься на улице грязный, раненый и одурманенный до состояния рвоты и дефекации, и никто, никто не посмотрит на тебя с сочувствием, кроме пресловутых архонтов.

После боли тебя ожидает стыд.

Он опустил Тао на кресло и приковал ее так плотно и неудобно, как мог. Выдохнув и встряхнув ладонями, он свесил ее маску из дыбы перед самым ее носом и вышел из комнаты, возвращаясь с миской красного перца и плотным чёрным платком, шепнул пару фраз каждому цветку и встал за спинкой стула так, чтобы слабый свет от лампочки никак не касался его фигуры.

Мало-помалу цветы начали шептать, слушая друг друга, перехватывая фразы, повторяя их снова и снова, искажая голос до абсолютно нечеловеческого, нереального скрежета и шуршания:

- Твой отец тебя кинул, потому что ему было стыдно.

- Ты же обезьяна!

- Ты никогда не будешь достаточно хороша.

- Ничтожество. Полное ничтожество.

Полукровка ждал, пока Тао проснётся.

Отредактировано Клуаран Рейнольд (2019-10-01 20:29:04)

Клуаран не отличался особым терпением, но он мог ждать, когда это было необходимо. Но сейчас, после десяти минут затяжного концерта его собственного искаженного голоса, ему порядком поднадоел эта песня для одного зрителя. Пора было переходить к основной части: ему ещё работать над новым рецептом. Айли слишком упрямо безвкусный, поэтому придётся подумать над какой-то оригинальной заправкой... или маринадом.

Рейнольд громко хлопнул в ладоши, и неожиданный звук заставил цветы замолчать: один за одним они опускали свои головки и замирали, будто бы выдыхая облачка морозного воздуха в облегчении. Грязь, которой они поливали Тао Линг, казалось, изматывала их самих не меньше, чем ее.

Однако у растений не было столь чувствительной к ударам извне психики и самооценки. Они лишь были психологическим оружием, под действием которого стержни внутри сильнейших личностей порой ломались, как спички. Полукровка видел такое уже не раз, и увидит ещё в будущем.

Однако психологическое насилие хорошо на протяжении какого-то времени: тогда страдающий становится зависим от того, что разрушает его, алкает этой боли и страха, теряется в холодности и уничижительных комментариев окружающих его. Это было завораживающе отвратительно - наблюдать, как за пару лет из уверенной в себе, яркой личности вымываются все цвета, все особенности. Будто Ворожа смыла слезами и снегом.

Сейчас, однако, Клуарану придётся наблюдать за куда более кратковременными страданиями на этот раз. Физическая боль ломает быстрее и не хуже душевной порой, пусть и куда грязнее и громче.

Он удержался от уже заранее усталого вздоха, не собираясь нарушать звенящий момент тишины, зачерпнул перца из миски и другой рукой коснулся щеки Тао. Ещё тёплая ткань прошлась по холодной коже, и в следующую секунду в глаза гадалки полетел красный порошок.

Рейнольд по себе знал, насколько это невыносимо. Даже если девушка закрыла глаза, стоит их ей открыть - и частички перца найдут свою цель, обжигая, выдавливая слезы. Если она начнёт чихать - ещё лучше: зажмуренные глаза только усилят крайне болезненный эффект. При этом он взял ещё не самый жгучий перец: царквейт мог бы взять призрачный перец и накапать ей в глаза и рот или провести по ее лицу и губам измазанной в соке ладонью. Вот тогда слепота и ожоги носоглотки были бы гарантированы. Но кайенский все же оставлял Тао больший шанс снова увидеть день и ночь.

Пока жертва металась, Рани бесцеремонно схватил ее за волосы, удерживая на месте, и плотно завязал на лице платок. Ничего личного: ему не хотелось, чтобы она видела его, ведь тогда от гадалки придётся избавиться совсем. Покончив с этим, царквейт опустился на колени перед девушкой, хватая ее запястье и прижимая его к подлокотнику, прежде чем на грани боли выбрать и взять ее средний палец. Ее конечность была удивительно гибкой, но ей это особо не помогло: в конце концов, полукровка не собирался ее калечить или убивать.

Он всего лишь сделает ей очень, очень больно.

Царквейт почувствовал, как золотой цвет его волос выгорает по мере того, как теневая игла - с крохотными шипами, тонкая и длинная, но прочнее алмаза - материализуется в его ладони. Он делал это не раз, и каждый раз это было отвратительно так же, как в первый.

Привычно перекатив орудие пытки между пальцами, Клуаран коснулся кончиком подушечки пальца Тао и, не давая ей времени среагировать, переместил иглу чуть выше и надавил, медленно, слишком медленно, вгоняя ее под ноготь. Он практически слышал, как мясо и костяная пластина с чавканьем лениво брызнувшей крови разделяются, как рвутся тончайшие нити плоти, как вопят нервные окончания.

Люди от этой боли сходили с ума, как ему говорили. Они кричали, нечеловечески выли, заходились в судорогах, рыдали, обделывались; кого-то даже рвало от боли. К этому нельзя привыкнуть. Это нельзя вынести молча.

Но подвал впитает в себя любые крики.

Жизнь несправедлива. Вокруг последней крутится не только жизнь, но и Сказка, планеты, другие миры. В центре всего мироздания стоит несправедливость: именно она решает, кто будет жить, а кто нет, скучающе тыкая жирным пальцем в карту мира, которая почти полностью погребена под ее необъятным пузом. Ей нет дела до исходящих на пену людишек с их ничтожными взываниями и оскорблениями, которые считают, что своим писком могут что-то изменить.

Клуаран не жаловался. Никогда. Его самого не волновала справедливость и вечная борьба «бобра с ослом»: все, что его интересовало, - это баланс. Беспощадный, безэмоциональный, которому нет дела до жизни и смерти. Все должно быть в равновесии: ведь тогда в Сказке не будет нарушений, и события не будут перекашиваться страшно в отвратительную сторону, как это сейчас происходит в Предместье.

Жаль, что он не может взять негатив оттуда, без причинения его другим. Столько времени и сил бы сэкономил.

Подавив очередной вздох сожаления о потерянных ресурсах (хотя Рейнольд сомневался, что Тао его услышит из-за своих криков), царквейт придирчиво осмотрел дорожку крови под ногтем, что уже начала скапливаться в низу ногтя. Прекрасно. Он не собирался оставлять гадалку без ногтей, поэтому, пусть игла не достигла и середины пространства под костяной пластиной, полукровка с силой выдернул ее. Шипы нанесли ещё больше урона, весело и зло вгрызаясь в нежную плоть и усыпая кончики пальцев, богатые нервными окончаниями, красными каплями.

На крики, вопросы и дерганье девушки Клуаран обращал внимания чуть больше, чем на холод и сквозняк, господствующие в помещении. Лампочка грела ее лицо невыносимо, и от этого Тао должно было быть только хуже: контраст горячего света и холодной, но не ледяной комнаты, от которого ее кожа ощущала любой контакт только острее, будто бы замедлял время пытки. Прошло всего двадцать минут с того момента, как гадалка очнулась, но для неё это ощущалось, как несколько часов.

Рейнольд, вводя иглу под ноготь безымянного пальца, подумал, что его расчёты в принципе верны. Он слышал, как глубоко внутри звенят цепи Фемиды, напитываясь отвратительностью происходящего, переправляя ее с его собственного баланса на чужой, добавляя чёрные камни в полупустую кружку Дирана и уравновешивая весы. Все шло так, как задумывалось. Оставалось немного.

Его действия никак не менялись: лишь один раз Клуаран приставил иглу к одному пальцу и вогнал ее под другой. Надавить, разрывая плоть, причиняя неописуемую боль, подождать, подвигать иглой из стороны в сторону, и резко выдернуть - и так четыре раза, пока каждый палец не украсился кровавой, медленно оплывающей дорожкой.

Дело было сделано. Игла исчезла, а Рейнольд поднялся, брезгливо отряхивая руки, снова стремительно становясь блондином. Ладони были запачканы, как и кресло: кровь капала из-под кончиков ногтей Тао на кресло и на пол, и кое-где алые пятна были даже на ее одеянии и на его чёрных штанах. Незаметные, но царквейт их прекрасно ощущал, и мокрое чувство раздражало.

Придётся мыть больше, чем он рассчитывал. Рани взял в руки миску с кьярой и снова встал за спинкой кресла.

Пора было заканчивать.