Догадайтесь, кто не смог сдержать себя и в итоге стоял снаружи повозки, поджидая их очень опаздывающего соседа по повозке? Если бы Клуаран остался сидеть внутри, он бы точно взорвался после первого часа ожидания этого несчастного Кролика, который, по всем правилам ассоциируемой с ним сказки, безнадежно опаздывал. Его раздражало абсолютно все: то, что этот индивид заставлял ждать троих, пользуясь тем, что правило «семеро одного не ждут» здесь не работает; стремительно тающие шансы на успешное, и, главное, тихое свидание с Мари; наконец, собственное потерянное время и позолоченные специально для фестиваля рога, увешанные мелкими перьями, плетёными  украшениями и нитками и миниатюрными ловцами снов.

Собственно, его объективно красивый и заметный внешний вид уже тоже начал раздражать. Полукровка сам себе казался сияющей игрушкой, которую видно издалека и которую вот-вот какой-нибудь гигант возьмёт и повесит на дерево за рога в честь праздника. Праздничное одеяние эффект только усиливало: длинная чёрная туника с золотой застежкой у горла, украшенная золотыми лентами, поясом и узкими нарукавниками, и чёрные сапоги с позолоченными же пряжками.

Но это все цветочки. Лицо Рейнольда скрывала не просто маска, а искусно обрезанная и выделанная верхняя часть черепа оленя вместе с верхней челюстью, передние широкие зубы в которой были заменены на устрашающие клыки. Глазницы были затянуты чёрной тканью, сквозь которую мужчина прекрасно видел, а вот его собственные глаза снаружи заметно не было. На черепе сверху красной краской были нарисованы несколько узоров, завершавших скорбное и жутковатое впечатление от маски, являвшейся данью уважения вендиго - существа, вид которого принимает мать полукровки, и чьё имя он сам носит в качестве прозвища.

Однако если вендиго были терпеливыми охотниками, терпения их рогатому родственнику явно не хватало. Собственно, какому живому существу его хватит, когда мимо них проходят часы бездействия?

- Чего ж ты так быстро? - насмешливо поднял Рейнольд брови, приветствуя, наконец Кролика. Грубить с порога - не его стиль. Но это уже выходило за любые рамки. - Мы даже ещё не успели толком в Чертоги уйти!

Ресторатор забрался в повозку следом за опоздавшим и закатил глаза на его неловкую улыбку. Поездка явно будет долгой, потому что у него все же хватало такта не портить и так натянутые нервы своих спутников колкими ругательствами. Чтобы хоть как-то успокоиться, полукровка накрыл ладонью лапу своей фейри и мрачно уставился в окно. Он был уверен, что ещё немного - и у него рога от злости вспыхнут вместе со всеми безделушками.

В молчании они доехали до места проведения фестиваля и в молчании же высадились, причём Рани подал руку своей отнюдь не хрупкой и беззащитной даме. Его крайне занимали запахи ароматного мяса, что жарилось на костре с травами, и он про себя молился, чтобы оно не было сухим или, ещё хуже, сырым внутри. К сожалению, фестивали и вообще народные гуляния таким страдали.

Приблизившейся Рук Рейнольд приветственно кивнул, инстинктивно пытаясь придержать маску. Пусть череп и был прочно закреплен ремнями у него на затылке, его тяжесть держала инстинкты полукровки настороже, заставляя думать, что сейчас кость упадёт с его лица.

Тем не менее, минимальная вежливость была соблюдена, проводница отвела их в лес и представила кругу уже присутствующих участников фестиваля. Клуаран махнул рукой в ответ на приветствия разной степени искренности, прекрасно зная, что его лицо полностью скрыто маской, и сел на бревно между ещё одним молчаливым попутчиком и Амариллис. Тепло ее тела согревало его куда лучше, чем летняя ночь и поблескивавшие за пределами их леска огни. Глубоко вдохнув аромат хвои и ее лёгких духов, он слегка расслабился, наконец отпуская напряжение и злость, позволяя себе слегка проникнуться атмосферой праздника и таинства.

Но своё мнение Кролику Рейнольд все же выскажет после. Это даже не обсуждается.

Даже несмотря на то, что он из «Железной руки». Да, у него были крайне напряженные отношения с этими судьями и палачами без эмоций и упрёка, но они всегда были пунктуальными. К тому же, какой идиот сразу заявляет такое? Собственно, либо идиот, и тогда непонятно, как он ещё жив, либо актёр, и тогда царквейту нужно быть немного осторожнее, чем обычно. Да, на него не было прямых улик - он об этом всегда тщательно заботился. Да, он сам прекрасно защищал себя на суде - вне зависимости от того, чего ему это стоило. Но играть с огнём все же требовалось осторожно.

Ведь недаром единственный способ убить вендиго - сжечь его заживо.

- Я - Золотой Олень, - Клуаран говорил негромко, но его голос было слышно всем: сказывались годы на кухне, выработавшие голос. - Я прекрасно готовлю и люблю помогать другим.

«Помощь» в его понимании - слово многозначное. Можно помочь деньгами, едой, добрым словом, при этом не обязательно человеку, на которого эта помощь направлена. А можно помочь истязаниями и убийствами.

Каждый понимает в меру искаженности своего баланса.

Рук с ее тёплыми, детскими реакциями счастливо опьяненного человека импонировала Рейнольду, который от чаши с вином отказался уже во второй раз. Не потому, что он не хотел расслабиться: в такой прекрасный вечер, рядом со своей красивой женщиной, сама Воля (или Мистрэ?) велела быть веселым, раскованным и слегка, совсем слегка нетрезвым. Как иначе проникнуться духом праздника?

Но, во-первых, Клуаран потом болел от фруктовых вин, поскольку они больно били его лично по голове, а во-вторых, он мог быть брезгливым порой. Пить из чаши, к которой уже приложилось столько человек, не казалось ему хорошей идеей, однако вслух он, естественно, не собирался этого произносить - как и останавливать Мари, если она захочет отпить сладкого напитка.

Когда ему предложили чашу ещё раз, полукровка покачал головой, чуть не задев рогами несколько фонариков, и вместо этого отошёл к жарящемуся на костре мясу, успев провести рукой по спине своей пары, сидящей с их фонариком. Они так редко были вместе, и все равно, даже сейчас, Вендиго приходиться заниматься едой вместо того, чтобы сидеть с ней рядом и слушать остальных, держась за руки. Но он ценил ее, и точно не позволил бы кормить сырым или высушенным мясом.

Попросив вилку и нож, он отрезал себе кусочек готовящегося мяса и отправил его в рот, невзирая на то, что оно ещё было полусырым. Того, что шеф-повар пытался найти в столь прекрасном продукте, явно не оказалось, отчего мясо оказалось на траве. Мужчина же, у которого стремительно портилось настроение, негодующе посмотрел на горе-поваров.

- Вы знаете слово «соль»? А «специи»? Нет, конечно, но я обязан был очистить свою чёртову совесть. Это мясо будет невозможно есть: оно пресное, а то, как вы его подготовили и повесили над огнём, превратит его в прекрасный кирпич в домике Смерти - убийственно сухой!

Разбушевавшийся Клуаран был тем ещё зрелищем, но когда царквейт вступал на тропу борьбы против кулинарных преступлений, то решением любого разумного человека было бы убраться с его пути, выслушать уничижительные комментарии со стороны и позволить шеф-повару спасти блюдо - если его ещё можно было сохранить.

А все, что нужно было, - хотя бы щепотка соли и специй, о которых уже упомянул Рейнольд. Он не собирался делать из мяса на костре ресторанное блюдо, но и позволять всем давиться абсолютно безвкусными волокнами не собирался.

Рани был настолько поглощён преступлением против вкуса и кулинарного мастерства, что забыл о строгом правиле против любой агрессии и упустил момент, когда Сова и Тигр вернулись. В таком состоянии его могла успокоить только мать или Мари, и то с трудом.

Лойко бросил взгляд на Кролика. Тот, судя по заминке, испытывал чувство вины? Не то чтобы это могло растрогать старого солдата, не знающего слов любви, вроде него, но жест он оценил. Столько лет работая с самыми разными людьми, он знал, как это тяжело - признавать свои ошибки и извиняться, в особенности перед незнакомцами, которые, в силу незнания, не дадут тебе скидок. Поэтому Лойко усмехнулся под маской, не оставив, впрочем, своих подозрений, и пожал протянутую ладонь - крепко и уверенно.
- В последнее время все подхватывают какую-то заразу. В воздухе это, что ли? Надеюсь на твое скорейшее выздоровление.
Он похлопал Кролика по плечу, взял покрепче палку, на которую был надет его фонарь, и пошел в сторону мяса. Мужчина, что прятал лицо за маской оленя, неожиданно раскомандовался, распалился - и Лойко застыл, как сраженный молнией, и его ладонь сжала палку с фонарем до того сильно, что она жалобно скрипнула - сломалась, бедная.
Он узнал Клуарана по голосу, по интонации. Девушка рядом с ним, Дракон, наверное, была его женщиной, и Лойко только одного не мог понять - платил он ей, что ли? Кто в своем уме стал бы терпеть этого самодовольного мудака, который дальше своего носа ничего не видел, а если и видел, то лишь затем, чтобы сравнить с собой и найти себя краше? Не то чтобы Лойко был обижен или зол на него, но воспоминания Рейнольд оставил о себе максимально неприятные.
- Ага, - произнес он с неприязнью, взглянув на Дракона под другим углом.
«Муж и жена - одна сатана. Значит, баба его такая же мерзкая и скользкая, как он сам», - подумал Лойко ядовито и совершенно незаслуженно о человеке, которого даже не знал.
И хотя он был наслышан о кулинарных навыках Оленя, он мысленно плюнул в сторону старого знакомого и отошёл к другому костру, где его с лёгким удивлением, но радушием и доброжелательностью угостили мясом. Он съел немного, приподняв маску; было вкусно и самобытно. Лойко отвлекся от воспоминаний и разговорился с некой девушкой: ее маска была выполнена в виде переплетений разноцветных перьев, и Лойко никак не мог запомнить название птицы, которой она представилась, поэтому старался не звать ее по «имени» вообще.
Но вскоре их снова собрала вокруг себя Рук. Она лучилась счастьем; он тихо вздохнул и коснулся виском фонаря на укороченной палке. Спать ему совершенно не хотелось. В кои-то, черт побери, веке хотелось смотреть на небо, кончиками пальцев прикасаться к руке собеседника и слушать что-нибудь... хорошее и доброе. Успокаивающее. Мысли, которые владели головой Лойко, были далеки от радости и спокойствия: с одной стороны, ему нужно было что-то решать с застоем в «Страже», и он предвкушал мощное сопротивление, с другой же был Иштар, по шутке богов обращённый в дикую лису. Он не помнил его совершенно, разве что отзывался на старое имя. И переворачивал по ночам его дом безудержным тыгыдыком, от которого поутру у Лойко была жуткая мигрень, а в доме - погром, среди которого гордо спала пушистая черноухая рожа.
Но в палатке, уготовленной Фестивалем, не было ни звёзд, ни разговоров. Только услышав об этом, Лойко тихо и недовольно хмыкнул под маской. Он помахал рукой Рук и Кролику на прощание и пошел в третью палатку, не оглядываясь. И только мысль о том, чтобы поджечь палатку соседа вместе с «содержимым», показалась ему достаточно веселой и ехидной, чтобы он снова начал улыбаться - хотя бы и самому себе.
Зайдя в палатку, он потянулся, снял маску и полной грудью вдохнул лесной воздух. И, как только его голова коснулась подушки, Лойко уснул, забыв о том, что не хотел спать.
[dice=174240-1:100]

Все становится спокойным, понятным, ясным. Все становится ярким, шумным и подвижным, таким живым, близким, как будто Мари провела среди этих людей и нелюдей всю свою жизнь. Она отпускает Рани, садится на свое место, играет с фонарем, осматривается, наблюдает за своей новой, временной семьей за костром и улыбается, улыбается, улыбается. Мари смеется, общается, пробует мясо, которое приготовил ее Особенный с удовольствием. Жмурится, облизывается, гладит его по рукам. Мари счастливая и расслабленная. Мари будто бы совсем не Мари сейчас, а кто-то другой. Более открытый и более…

Фейерверки расцветают в небе, окрашивают гостей фестиваля и пространство вокруг в разные цвета, освещают лес, приглушают оранжевый свет костра. Яркие цветы завораживают поднявшую к небу голову фэйри, она вглядывается с жадностью ребенка, впервые побывавшего на подобном празднике.

А потом ее утягивает хоровод.

Они вырываются из него, кружат вокруг друг друга: она и ее Особенный, ее Рани, ее Золотой Олень. Тивад кажется совершенно юной, наивной, открытой целому миру. Она протягивает ему руки, прижимается в танце, хохочет, вертится рядом, отскакивает, отклоняется, цепляется за него, чтобы позволить снова притянуть себя ближе и крепко сжать. Мари доверяет полностью, отдается процессу до самого конца и происходящее восхищает ее, пока она, тяжело дышащая и распаленная, не понимает, что все заканчивается. Нет больше вокруг безумия цветов и танцующих гостей, есть только послевкусие праздника в приятном тепле в груди. И рука, которую она крепко сжимает в своей.

Где-то у ног стоит фонарик, выданный ей Рук.

Когда Рейнольд выбирает вторую палатку – Мари не сопротивляется, просто идет следом за ним. Внезапно накатывает усталость, с каждым шагом проявляясь, к счастью, приятной ломотой в теле. Это значит, что она повеселилась на славу. Это значит, что все было не зря.

Внутри она занимается его рогами, осторожно избавляет от украшений, наклоняет голову, когда он касается щеки. Разговор тревожный, но фэйри, как бы серьезно не отвечала, все равно куда больше была рада тому, что они остались вдвоем. Она смотрит из под ресниц. Вздыхает. Настроение Рани ей не нравится, оно ее немного раздражает лишь потому, что оно не к месту. Тивад хотела отдохнуть, хотела избавиться от тех факторов, которые могли помешать им это сделать. Но от Тигра она избавиться не может, поэтому с этой неприятностью приходится мириться.

Кроме того, она совершенно никому не желает зла.

Ложась спать, Мари прижимается тесно, закидывает на Рани лапу и хвост и только потом глухо желает ему спокойной ночи, уткнувшись носом в грудь.
[dice=3872-1:100]

Отредактировано Вспышка (2019-10-18 00:00:20)

Лучше бы он, наверное, не засыпал вовсе. Или не просыпался.
Лойко ощущал себя грешником на праведном огне. Он совсем не очищал: кусал пятки, лизал лицо, как будто бы оставляя темные следы ожогов. Ему хотелось провести по лицу руками, проверить, на месте ли оно вообще, но пальцы не гнулись, а локти не слушались, поэтому он так и лежал – в той позе, в которой уснул. Его нос чуял дым – так, как напоминала ему память, пахли паленые грешники, еретики, которых Бог решил покарать и прибрать к себе их инквизиторской курьерской службой. Лойко закатил глаза, но на той стороне внутри головы, что ему открылась, не было ни ответа на немой вопрос, ни чего-либо еще, кроме темноты.
Когда его оставили в покое, и горькой полынью стало пахнуть не так удушающе, он свернулся в клубок. Мысли путались; Лойко ощущал чье-то незримое присутствие, но то был не Иисус и не Смерть. Он вспоминал рассказы стариков с лицами, похожими на чернослив, о Моровом поветрии. Одной только силой воли он просунул ладонь между бедер, пощупал в паху – не ощутил никаких изменений, никаких бубонов. Болело все тело, но это точно не чума. Возможно, как подсказывало ему чрезвычайно больное и ожившее воображение, это было нечто похуже.
Это было странное ощущение, когда хотелось спать, охлаждения, ледяной воды молодого родника и одновременно с тем – есть острую еду, приправленную горчицей, огня, еще большего жара, чтобы прочувствовать его на другом уровне реальности. Был ли запах у горящего, тлеющего в углях сознания? Если и да, он его еще не уловил.
Все, на что ему хватало энергии – это держать рот сомкнутым, не позволять губам что-то шептать, бредить вслух. Он видел духов с фонарями, сатиров в нелепых, съехавших набок масках, и молодых дев – голых, заросших… было странно видеть что-то с закрытыми глазами, но Лойко настолько плохо ощущал свое тело в принципе, что не осознавал разницы между взглядом и отсутствием взгляда. Зато он услышал свой грустный голос, говорящий как бы сбоку: ну что там, хотел ты недавно потанцевать? Побеситься? Иди, побесись, пока можно.
Слова придали ему легкость. Он как будто выполз из тела, вытек из него, как белок из разбитого яйца, нетвердо встал, посмотрел на то, что от себя осталось.
«Это – я?»
И хотя видение становилось все четче, а лихорадка дьявольского танца охватывала его все больше, он не решился отходить от пустой шкурки, из которой вылез. Его ноги коснулись лужи – от нее пахло виноградом и кислотой.
«Прокисшее», - подумал он, макнув в лужу палец и положив его в рот. Сатиры, девы и вино? Что-то такое он слышал… Когда-то очень давно. Тайком, как легенды, которые запрещено рассказывать, но все всё равно рассказывали…
[dice=56144-1:100]

Последние пару лет Мари преследует сон, в котором темная вода тянет ее на глубину. Мари засыпает и открывает глаза уже не здесь, уже где-то, из открытого рта вырывается сноп пузырей, устремляется к поверхности, и опустевшие от кислорода легкие начинает сдавливать болью. Саму фэйри в первые секунды сковывает ужас неизвестности, о котором она забывает в реальном мире, прожив в нем уже слишком долгую жизнь. Она задыхается ровно до того момента, как понимает, что ей не нужно здесь дышать.

Последние пару лет Мари видит во сне переливающиеся огнем за тонкой оболочкой глаза прямо перед собой. Темное тело в темной воде, длинное, змееобразное, кажется, будто его кольца окружают ее, будто эти кольца - вся вода, живая, опасная и совершенно не опасная одновременно. Мари знает: через пару мгновений невидимый узор на его шкуре вспыхнет ослепительно белым, обожжет глаза, привыкшие к темноте. Круги и полосы разойдутся до самого кончика хвоста, а потом она закроет глаза... И вдохнет полной грудью уже на поверхности, серебрящейся в свете нескольких лун. Существо будет ждать на берегу.

Тивад знает, что ей нужно сделать дальше, и когда она входит в знакомую дверь в пещере на берегу черного озера, она уже знает, что под ногами распахнется небо, а над головой - прозрачно-синяя вода и колонны, и облака. А там внизу, в самом-самом низу. В небе под ее ногами, среди обрывков облаков...

Мари открывает глаза резко, когда в умиротворенный мир ее сна врывается чужой голос и жар. Жар прокатывается неприятной волной по телу, селится тяжестью в груди, мешает дышать. Она опускает голову, скрывая лицо за распущенными волосами, держится за горло, жадно рвано вздыхает. Больно. Боль пробирается внутрь каждой косточки, ломит, тянет, ноет внутри. Фэйри сминает губы, упирается руками в кровать, не слишком реагируя на присутствие Рук. Беспокойный взгляд задерживается на белых островках отошедшей кожи. Мари перебирает в голове варианты, но не считает, что могла заболеть так быстро.

Дышать ей тоже тяжело.

Она отвлекается от своего состояния только тогда, когда Рани поднимается с кровати. Дракон тянется за прикосновением его руки, смотрит снизу вверх, сжимает пальцами фляжку, пьет жадно, торопливо, стараясь унять першение в горле. Прерывается, кашляет, подтягивает к себе лапы и обвивает сжавшееся в комок тело хвостом. Она честно старается выглядеть не так болезненно, как себя ощущает. Но Рани знает. Рани слишком хорошо ее знает. И на его беспокойство всего один ответ:

— Тебя просят помочь, иди, — чуть сипло. Тивад даже не пытается натянуть на лицо улыбку. Она скорее мрачная, растрепанная, помятая, уставшая, хотя и проснулась пару минут назад. Фэйри закрывает флягу, откладывает ее в сторону и царапает когтем вздувшуюся кожу, превращая белое пятно в лоскуты сползающей мерзости. Мари чуть кривит губы. — Тебя ждут. Я приведу себя в порядок и приду следом.

Стоит ему уйти, как она пересаживается на край кровати. Из-за ломоты в костях двигаться неприятно и больно. Дракон шипит, скалится, осматривает руки, беспощадно сдирает куски кожи там, где они могут свободно и безболезненно оторваться, затем осматривает остальное тело: придирчиво, тщательно, но, кажется, пострадали только руки.

Она прячет и под длинными рукавами одежды, садится снова и снова же пьет, пока мятная вода в фляжке не заканчивается. Мари не становится от этого лучше: горло все так же мерзко дерет, из-за заложенного носа приходится дышать через приоткрытый рот, что только усугубляет ситуацию с горлом.

Отвратительно.

Фэйри появляется у костра только спустя добрый десяток минут, наконец-то заставив себя подняться на ноги. Она была слишком гордой, чтобы позволить себе от какого-то жара и боли остаться корчиться в кровати. Но движется очевидно неловко, медленнее обычного, смотрит под ноги. В каждом движении чувствуется напряжение - только поднявшись и начав полноценно двигаться, Мари поняла, что кроме всего остального у нее еще и кружится голова. Восхитительно. Пару раз она даже придерживается за деревья, но отдергивает от стволов руку максимально быстро. Лишь бы никто не заметил. Тяжело придерживаться за что-то, когда у тебя обе руки заняты фонарями: твоим и твоего спутника.

Рани она находит безошибочно по запаху еды и садится не особо далеко от него, обвивая лапы хвостом и складывая руки на груди. Мари сгибается, словно ей холодно, и осторожно осматривается. Фонарики стоят рядом с ней. От них странно, но немного теплее.

Кажется, плохо не только ей одной. Но Сова ведь говорила, что в лагере случилось что-то плохое.
[dice=120032-1:100]

Лучше ему не становилось. Он ощутил, как кто-то поднял его на ноги – они шли медленно, и у Лойко было достаточно времени, чтобы разглядеть своего помощника. Рога… Он где-то видел их, да только где? Он нахмурил брови. На лицо легла какая-то пластинка, но у него не было сил ее спихнуть, да и зачем? В итоге, подумав, что Клуаран – это просто очередной сатир, "приснившийся" ему, Лойко не стал сопротивляться и спокойно дал себя отвести туда, куда его вели.
Он сел рядом с костром. Попытавшись дотронуться до него ладонью, он обжегся – его это мало смутило. Пальцы быстро покраснели, и он отдернул руку до того, как успел нанести себе вред. Огонь… Это же в него он так хотел нырнуть? Он нес свет и тепло. Добро. Пускай через боль, огонь очищал. Так его учили когда-то…
Он поправил маску, висящую на ушах, чтобы она плотнее прилегала к лицу. Он на секунду как будто бы проснулся.
Запах супа пробился сквозь путаницу в его сознании. Он потянул носом – пахло вкусно, сытно, и он как будто ел ноздрями; как если бы запах мог стать едой и упасть в желудок. Он получил миску, недоумевающе посмотрел на суп, дескать, зачем, не голоден же уже! Увидев рядом с собой девушку – она угадывалась не по лицу, но по фигуре – и протянул чашу с едой ей. Амариллис он, конечно, не узнавал так же, как и ее жениха; не то чтобы ему правда хотелось кого-то подкармливать, однако внутреннее напряжение, не дающее покоя, держало его за горло. Что-то произошло, что-то не так. Он даже в таком состоянии помнил, что еда, особенно горячая и сытная, была одним из лучших лекарств от всех болезней… И если то, что он услышал от Рук, голос которой, как ни странно, узнал без галлюцинаций, было правдой, то девушка рядом тоже заболела.
"Двойная порция пойдет на пользу", - подумал он.
Сова искала тех, кто готов был нести свет. Лойко опустил голову: тело было будто не его, и он ощущал себя химерой, которую сам и сделал.
Свет…
Он нес свет. Даже после того, как умер и воскрес, Он продолжил его нести. Если же он был Его псом, доминиканцем, в прошлой жизни… как он мог отречься от Него в этой?!
- Я пойду, - сказал он тихо слабым голосом и встал. За него, конечно, говорила его воля – горящая, пылающая, не хуже того огня, которым он обжегся. Он сомневался, что это было взвешенное решение, но… он все равно его принял безоговорочно.
[dice=183920-1:100]

Появившись в Сказке, совсем недавно, рыцарь освоился лишь до того уровня, чтобы не задавать глупых вопросов, где он находится и что здесь происходит. Первым, кого он встретил на Маковом поле, был Лойко из гильдии Стражей. С которым, собственно говоря, он и добрался до Валдена. Как оказалось, раньше страж, так же ревностно защищал веру и сражался с ее врагами, как сэр Эссен защищал Константинополь. Пересказав новому соратнику, сведения о последних днях города. О том, что оплот веры пал, под натиском орды османов. Как и пал сам, сэр Герман. Который, время от времени, просыпался в холодном поту, вспоминая как сарацинское копье, вонзилось в его грудь, пробив кольчугу. Лойко помог воину собрать заплечный мешок с некоторым запасом продуктов. Затем, распрощавшись с Германом. Но, зная об его бедственном положении, предложил попытать счастья, в помощи нуждающимся, за деньги. А так же наведаться на фестиваль, проходящий к югу от Валдена.

Запомнив дорогу и склонив голову в благодарственном полупоклоне, рыцарь продолжил самостоятельно изучать окрестности. За это время, он старался общаться с жителями. Не гнушаясь и тяжелой физической работы. Денег за это платили очень мало. Но обеспечивали водой и питьем. А большее, пока сэру Эссену и не требовалось.
Времени от времени, когда позволяла возможность, раздобывший листы пергамента и диковинное перо под названием «карандаш», рыцарь записывал свои мысли и сведения, что услышал или узнал от местных жителей. Давеча, несколько дней помогая в кузнице. Раздувая тяжелые меха и выполняя другую черновую работу, рыцарь получил возможность наточить свой бастард. Вычистить кольчугу и сапоги. Подбить кольчужный подшлемник. Рассказав сжалившемуся кузнецу свою историю, рыцарь смог починить пробоину на кольчуге. Использовав кусочек пришедшей в негодность, чужой кольчуги. Разумеется, качеством она уступала, но это было лучше, чем ничего. По крайней мере, не прореха в груди.

В назначенный день, мужчина добрался до подлеска, на повозке. Причем, совершенно бесплатно. К тому же, он опоздал, о чем и узнал, уже прибыв на место, когда был встречен женщиной в синей одежде, и причудливой маске совы. Увы, у воина не было денег, на нарядный костюм и чудесную маску. Поэтому он, поклявшись кузнецу, отблагодарить его, получил, хоть и староватый, но выглядевший достойно, алый плащ с капюшоном. Шлем, что добрый человек, одолжил ему, Эссен должен был вернуть чуть позже. Оставив в залог, свой стеганый акетон. Который, хоть и не стоял таких денег, но все же, был качественной вещью.
Познакомившись с Рук, рыцарь прижал руку в кольчужной перчатке к груди и поклонился. Занимая место, среди таких же, необычно и красочно одетых, существ. Который из них был Лойко, Герман, увы, определить не мог. А ведь это был единственный человек, которого он знал здесь.

- Я Алый Лев. – Немного неуверенно произнес мужчина, сильным, чуть хрипловатым голосом. – Я не люблю беззаконие. И люблю отвагу.
Затем рыцарь отпивал воду из чаши. И пожав плечами, выпил немного вина. Не смотря на радушие собравшихся, кипевшие разговоры и даже танцы, воины держался в тени. Наблюдая за причудливыми фигурами. Он не знал о чем говорить. Но предпочитал слушать. Вынув из поясной сумки пергамент и карандаш, мужчина записал все, что услышал и запомнил. А так же имя куратора. В этом мире, имена были довольно необычны. И Эссен частенько путался. Когда, один из гостей, кажется Добродушный Медведь, тронул воина за плечо, кивком указывая, на приготовленное у костра мясо, рыцарь сердечно поблагодарил незнакомца. Стараясь сохранять приличие, Эссен, тем не менее, с большим аппетитом уплетал жаркое. Теперь, он ел его не так уж часто. А если точнее, то не ел довольно давно. Впрочем, последние несколько дней защиты Константинополя, он вообще ничего не ел, так что, ему ли привыкать. Усмехнувшись, рыцарь помотал головой, словно отгоняя нахлынувшие воспоминания.
Чуть позже, Рук, приблизившись к рыцарю, одарила его довольно большим и ярким фонарем. Навроде светильника, с которыми стража ходила по ночам.

- О, право не стоило. Благодарствую. – Эссен поклоном благодарит, заботливую женщину. Услышав о приготовленных палатках, воин не спешит отправляться спать. Собираясь предложить все же, свои услуги и помочь дозору. Но затем, решив не перечить указанию отправляться спать, уходит в дальнюю палатку у леса. Закрыв глаза, мужчина забывается не совсем спокойным, но крепким сном.

Проснувшись довольно рано утром. И не разлеживаясь в постели. Мужчина поднимается, хмуря брови. Он ощущает странное першение в горле. Его нос, итак плоховато дышащий, из-за старого перелома, теперь же, пропускает воздух еще хуже. Выбравшись из палатки, воин тут же направляется, к поникшему лагерю. Видя осунувшихся собравшихся гостей. Некоторые выглядят немного лучше. Некоторые гораздо хуже.
Маленькая Лисичка, обмякнув, лежит на руках Кабана. Молча слушая Рук, Эссен приподнимает голову вверх. Жадно вдыхая воздух. Силясь учуять, сквозь сросшийся хрящ. Сладостный аромат гниения. И тяжелый запах дыма. Как будто сжигают тела. Наскоро вылив в себя плошку супа и чаю, воин приблизился к маленькой Лисичке, быстро осенив себя крестным знамением и прошептав под маской: Господь Всемогущий, страждущего посети и исцели. Заступи безвинного и ежели есть в нем согрешение, беззаконие, ослабь, оставь его. Прости, ради твоего человеколюбия. 

- Могу я помочь ей? Ну, попытаться, по крайней мере. - Обратился воин уже к Рук. И не дожидаясь ее ответа, склонился над девочкой. Надеясь облегчить ее страдания.
(рыцарь попытался использовать свою способность среднего исцеления, для помощи Лисичке)

Затем, воин вновь спросил. - Но если мы все, наиболее способные сражаться, уйдем, кто останется в лагере? Кто защитит больных? Останется ли здесь достаточно воинов, держащих оружие в своих руках?

Мужчина, что назвался Золотистым Тигром, и девушка – Серая Волчица, изъявили желание идти с Рук, до слов Эссена и теперь находились рядом с ней. Девушка выглядела не так болезненно. А вот Тигр. Эссен мог бы попытаться помочь и ему. Но сможет ли он. У него нет ни запаса трав, ни бинтов. Что ж, остается уповать лишь на истовую молитву. Встав подле наиболее пострадавших, Тигра и Совы, рыцарь прикрыв глаза, еле слышно заговорил. - Господи. Ты велик, единый и всемогущий. Все чародейства. Все лукавые бесы. Грех и болезнь творящие. Ты, Силою своею, Запрети! Слабого духом, укрепи! Непрочного в вере, утверди! Да, прочтется молитва сия, над главою страждущих. Яко тает воск от лица огня, так погибнут все злодеяния. Действа и чародейства. Аминь.
(попытка использования способности легкого исцеления, для помощи Золотистому Тигру и Рук, как наиболее пострадавшим)

- Что ж, кровью обливается мое сердце, при мысли оставления незащищенного лагеря, но я пойду с вами. - Повернувшись к женщине в маске совы, произнес рыцарь.

Отредактировано Герман Эссен (2019-11-11 15:35:06)

Эссен наблюдает за Желтой Лисичкой. Услышав ее тихий, болезненный, но все же смех, на его суровом лице появляется слабая улыбка, чуть тронувшая пересеченные шрамом, губы. Затем он переводит взгляд на Тигра. С виду, тот держится значительно увереннее, крепко стоя на ногах. На лице Рук, пропали залегшие тени, она выглядит словно помолодевшей и сбросившей некий груз, давящий на плечи. Встречаясь с ней взглядом, рыцарь в знакомом жесте, склоняет чуть голову, прижимая правую руку к груди.
Сам воин, ощущает усталость, растекающуюся свинцом по телу. Гулом отдающуюся в голове. Он сделал, что мог. Господь услышал его молитвы. А остальное, не великая плата, за помощь. Эссен давно выбрал свой путь. Путь, который рано или поздно, не сворачивая приведет его прямо к гибели. Как уже привел однажды. Путь, на котором печаль идет рука об руку с болью. А слава обагрена кровью, текущей из тел, славных соратников, что погибали рядом. С этого пути не свернуть, пока ноги не откажут идти, а сердце не перестанет биться. К чему все эти страдания, задавался вопросом не раз он. И слышал ответ свой. Ради чести. Сохранить добро и справедливость для каждого.
Пока мысли, словно поток воды, текут в голове воина, следом за согласившимися отправиться, встают новые добровольцы. Рыцарь словами благодарит их за смелость, приветствуя мужественное решение. Но не дает покоя, то, что в лагере остается все меньше способных держать оружие. Последним, вызывается Белый Кролик. И глядя на него, Герман ощущает болезненный укол совести. Тот выглядит не лучшим образом. Поникший и бледный.
- Еще бы чуть больше сил. – Еле слышно шепчет воин под маской. Он идет помочь безвинным. Узнать, почему обрушилась на них кара.
Услышав от Рук, что за старшего остается Кабан. Эссен, молча хлопает его по плечу кольчужной перчаткой. Крепко сжимая. Словно надеясь на непоколебимость. Утвердительно кивая головой на слова Совы, рыцарь затем оборачивается к спутникам. Сожалея, что не хватило сил для помощи Серой Волчице. Грустно взглянув в ее золотые глаза. И вдохнув носом воздух, ощущает приятный аромат духов, от Волчицы исходящий. Она пока держится молодцом и это хорошо.
Достав врученный вчера, довольно большой и яркий фонарь, Эссен держит его перед собой. Заодно проверив, как меч легко выходит из ножен. – Что ж. Alea iacta est. - Добавляет мужчина на латыни. - Наша цель ясна, уважаемая Рук. Быть может, нам нужно опасаться чего-то определенного? Врагов ли, засад ожидать?
Возглавив их походную колонну, Сова освещала путь фонарем. Эссен, глянув на свой, светивший вроде бы поярче. Хотел было предложить его. Чтобы удобнее ей было, вести людей за собой. Но, дождавшись, пока остальные пойдут следом за женщиной, занял место в конце колонны. Памятуя о том, что если колонну ведут более свежие воины, уставшие, рано или поздно начинают отставать, оступаться, падать. Посему в конце строя, всегда должен быть надежный заслон. Впрочем, он должен был быть и впереди. Поэтому, Эссен посматривал на своих спутников, ожидая от них возможных предложений. Размеренно шагая и внимательно следя за каждым ступающим. Не забывая поглядывать по сторонам. Крепко держа фонарь перед собой, и положив вторую ладонь, на эфес меча. Прикрывая спины соратников.

Alea iacta est - Жребий брошен.

Отредактировано Герман Эссен (2019-11-12 01:50:01)

Сквозь марево стали проступать четкие силуэты; болезнь временно - почему-то Лойко в этом был уверен - отступила. И первое, что он узнал из отступившего тумана - это голос рыцаря. Герман! Он тоже был здесь? Лойко неприятно, горько улыбнулся под маской.
«Как будто кто-то специально собрал нас здесь. Но я же шел по своему наитию? Не может эта зараза охватить лишь одну локацию, да так прицельно! Наверняка за этим кто-то стоит».
Как и раньше, для бывшего инквизитора (а, как известно, один раз инквизитор - всегда инквизитор) главное было найти виноватого. Он на плохо гнущихся, но как будто бы окрепших ногах подошёл к костру, с помощью него и первой попавшейся ветки поджёг огонь в фонаре, закрыл его и выпрямился, скрывая соблазн опереться на длинное древко.
- А куда именно мы идём? Что - или кого - именно мы хотим там сжечь? - спросил он у Рук, обернувшись к ней. С миром духов у Лойко было не то чтобы ладно: Владыка Перекрестка отвернулся от него, когда он убил собрата-холда, и он испытывал некоторые сомнения насчёт того, стоит ли идти. Но вера - та, что с каждым днём всё больше колебалась, сдуваемая ветром перемен - была ещё сильна. Лойко помнил подвиг, которому никогда не был свидетелем, как будто видел его сам, и эта обманчивая память вела его вперёд.
Некая женщина, тоже вызвавшаяся идти вперёд - о чудо, Лойко ее не знал, в отличие от трёх предыдущих! - задала ещё один вопрос, который мучил и его. Чего ради это все? Не проще ли всё-таки пойти в город?..
Тем не менее, он встал вторым после Рук. Он был воином все ещё и мог защитить ее и остальных. Лойко боялся вызвать химеру - существо, наверняка оскорбляющее духов, но ведь он и иначе мог сражаться...
- В любом случае - веди. По дороге расскажешь.

[dice=81312-1:100]

В принципе, он догадывался, когда вызывался, что чем-то таким и кончится. Просто поход семерых незнакомцев не может пройти хорошо и добро – может, на каких-то других Фестивалях, как говорил Кролик, было иначе, но на этом-то, после того, как много людей проснулись с непонятной болячкой, ничего хорошего ожидать не стоило. Лойко тяжело вздохнул, зажмурился. Он меньше месяца назад получил новый набор способностей, перестав быть холдом, отрекшись от Перекрестка, от Черного Горна… Под маской не было видно, как он грустно улыбнулся – что же это, неужто лучшее, что он может – это отрекаться?
Лойко сел на колено, рисуя руны пальцами на земле. Химера находилась далеко – на призыв требовалась магическая энергия; у него и обычной-то не очень хватало, и ноги тяжело шли, но он вызвался и он, черт побери, должен что-то сделать.
- Глазастые, оцените обстановку. Сколько разломов? Сколько предполагается тварей? - сказал он четко, не вставая с колена, пока не закончился рунический круг. Он положил на него ладонь – она потемнела от ногтей до кисти, и стражу пришлось сдержать очередной вздох, полный боли – и рядом возникла рысь. Только блеска в глазах не было, а некоторые ее части – мощные лапы, например, - были будто бы пришиты. Недалеко от истины…
- Встаньте в круг, - обратился Лойко, вставая. – Лицами к врагам. Постоянно поддерживаем связь! Слабых внутрь!
Он шепнул зверю на ухо лишь одно слово: защищай.
Затем перепал на второе колено и стал рисовать второй рукой на земле. Все вышло быстрее – и дух огненного тигра возник рядом с его ногой, переглядываясь с рысью, морща нос в немом шипении.
- Тихо, - сказал он зверям. – Ты – нападаешь.
Лойко тяжело встал; его руки болели, как будто их жгли невидимые угли, да и то, что они потемнели, он не собирался как-то скрывать. Другое дело, что тут был Герман – и он повернулся к рыцарю, теперь безошибочно узнав в нем Германа. На его памяти немногие могли говорить латынью.
- Мы с тобой выйдем за круг. Дай нам то, что ты можешь нам дать, Лев, - произнес он, доставая из рукава стилет, припрятанный заранее, протянув его Герману. - Caesarem vehis.
Лойко надеялся, что Эссен узнал его по голосу. В каком-то доверительном жесте он коснулся ладонью его плеча – и указал химерам направление; и одна прыгнула впереди него, обжигая новую тварь, а другая оскалилась, готовая отразить атаку.

Quid timeas? Caesarem vehis Caesarisque fortunam («Чего ты боишься? Ты везёшь Цезаря и его судьбу») - крылатое латинское выражение, используется для воодушевления в трудную минуту.