«Араварра – райское местечко», - так Вам говорили. Лгали в лицо, не боясь ни гнева Воли, ни возмездия. А помните ли Вы, кто именно говорил? Нет? Ничего удивительного: Араварра редко открывает свои врата… посторонним.

О, врата в деревне. Кажется интересным. Вы так не считаете?

Араварру окутал густой туман ранним утром. Здесь не слышен ни звонкий смех ребятни, ни громкий собачий лай. Деревня тиха.
На дворе полдень, а в Араварре сумерки. Тяжёлые тягучие сумерки. Сквозь мрак и сырость вы добираетесь до единственного освещённого дома. То оказывается харчевня: лавки да скамьи заняты, чудом места находите.

Лица у деревенских хмурые, осунувшиеся и бледные. Они не молчат о своём горе. К Вашему удивлению. Жители в отчаянии. Местная гадалка предсказала помощь от чужаков. Вы здесь желанные гости, пускай не ждут с хлебом и солью. Но чем горькие слёзы не соль?
Но на Вас деревенские с надеждой смотрят, между собой шепчутся. Расходится по домам стали, суетятся. «Лишь огня не зажигали», - говорят. И торопятся, чуть Вас не сбивая. Видно не просто так в окнах пляшущего огонька свечи не видать.

Видно в сумраке скрыться может не только тварь дикая, но и хрупкая жертва.

Деревенские просят Вас выслушать, принять, помочь. Кажется, им всё равно кто пред ними. Странно это, странно.

Кузнец потерял старшую дочь этой ночью. Ему и дают слово. Слушай да внимайте. Не способен он повторять. Голос дрожит и в глазах немая тоска. Один кузнец теперь. Совсем один.

- Три ночи тому назад пропала дочь старосты. Ладная девка: лицом румяна, а грудь полна. Походка легка, а бедром качнёт… Хорошо девка, хороша. Отправилась с подружками к озёрам, а после в тумане и потерялась, - кузнец вздыхает тяжко. Видно и его дочь из тумана тропы не нашла. – Искали весь оставшийся день. А после полуночи… явилась к порогу. Бледная, мокрая. В руках водица зелёная, цветущая. Впустите, говорит, дайте воды напиться. Сама за ворота ступить не может.

Кузнец замолкает. Даже о чужих бедах говорить сложно. Прикрывает лицо ладонями, дочь у дверей вспоминая. Хрупкую, худенькую. С глазами рыбьими, мёртвыми.

- Староста и слёг, - подхватывает женщина по левую руку, брякнув пред вами плошки и кружки дымящие. – Четвёртый день не встаёт. Кузнецову-то дочку этой ночью забрали. А после старостиной птичникову племяшку утащили. И все девахи к треклятым озёрам ходили. Говорили же, не ходить. Дурные девки.

Женщина утирает лицо грязный передником и уходит. «Рыдать, - шепчет старик в углу. – Её дочке шестнадцать три дня назад исполнилось. Боится».

Вы можете только головой качать.

- Вы не думайте, чудес не ждём. Но у нас в магии знает только гадалка. Она и хвори заговаривает, и повитуха, и… много кто, - продолжает старик. – Мы ей верим. Говорит, придут. Чужие. Ворота откроются и избавят от напасти. Как вторая девка пропала, так всех и попрятали. Заставили по горницам сидеть и делами заниматься. А девки же народ шебутной… Только за косы с юбками успевай хватать, чтобы не сиганули куда ненароком. Помоги нам, ребятки. Не наше это, колдовское.

Деревня словно не в Сказке живёт. Может, Вы оказались в мире людей? Кто знает. Но, возможно, именно ради помощи Вас затащили в деревню.

Однако есть во всём этом что-то странное. Больно легко доверились Вам деревенские в лицо и по именам не зная. Может, скрывают что?

[nick]Трясина[/nick][status]Сладость ядовитых объятий[/status][icon]https://sun9-16.userapi.com/c855016/v855016323/f3d50/xk7N8LcMvGY.jpg[/icon]

ТАО ЛИНГ и АВЕЛЬ

Старик, что доселе спал, глаза открывает. Под тяжестью век взгляд ясный, голубой-голубой. Во взгляде – память и опыт. Поднимается медленно: слышишь, кости хрустят. Он невысок и худ. Но ты знаешь, как силён и звонок голос у того, кто колдовства не ведает.

Хмурится.

Твои слова ему что всплеск озёрный – блажь. Колдовство тайна за семью воротами и медными замками. От магии глаз воротит. Ты не знаешь, но чувствуешь – настороженность, недоверие. Почему? Ведь своей гадалке он, да и другие, как себе верит. Но ты – не она. Ты молода и лицом, и телом. Дитя пред седым стариком. Боится старик. За тебя, девочка. За тебя.

И это смягчает старика. Ты – дитя, он – старик. Он поведёт тебя.

- Пойдём, милая. Отведу тебя к старой Агафье, - тянет после молчания краткого. И уходит, не оборатясь.

Ты видишь: хижину на отшибе, что с лесом почти сплетается. Ветвями-ставнями тянется к чернильно-чёрным в сумраке стволам. Крышей подпирает буйную зелень. Ладная дверь, крепкая. Ни зазора, ни щели. Да нараспашку.

- Агафья! Агафья! Глухня старая, на оба уха второй десяток ничего не слышит, - ругается, кричит, дозваться пытается.

Он ведёт тебя прямо в дом, не спрашивая дозволенья хозяйки иль твоего согласия. Внутри – темно и пусто. Печь холодна, пуста. На столе лишь пустые склянки.

- Тьфу ты, опять ушла ни словом не обмолвившись, коряга дряхлая. Прости, милая, не застанешь ты сегодня гадалку. Она как уходит, так семь дней никому на глаза и не покажется, - старик чешет плешь и улыбается беззубо. Виновато. А глаза как звёздочки сверкают.

У озёр Авеля встречает лишь изумрудная вода, укрытая кувшинками. Белыми-белыми. Ни одного всплеска желтизны иль иного цвета. Лишь зелень. Белые всполохи среди тёмных вод. И туман. Тот над водой кольцами вьётся, извивается. Кладку обхватывает, скользит меж досок. Тишина. Ни птиц пения, ни квакши смеха. Слишком… тихо. Туман подкрадывается к Авелю, пасть раскрывая и унося того к… хозяйке. К Тао.

ВАСИЛИЙ

Сумрак видит в тебе брата, кот. Точно вы одной матери, одного молока и одной крови. Ты – лишь тень, что течёт бурной рекой меж иных теней и заборок дощатых да перекошенных. Тебя не увидит ни сокол, ни лучший птичник того света и этого.

Ты слышишь и видишь больше, чем мудрейший из людей. Сумрак благоволит тебе.

Подобно звёздам сверкают в тумане огоньки, что влекут и зовут. Подойди к ним, притронься к ним. Услышь их вой о скорой беде. То горят огни в одном из домов, где окна да ставни распахнуты. Из окна позади белая тень показалась. То девица юная в одной сорочке к забору стремится, ног под собой не чуя.

Красива она. Даже тени не укроют. Кожа бела, да щёки румянец красит. Коса тугая, тёмная-тёмная, до пояса. Только у виска кто серебром мазнул ласково, сверкает белизной седина ранняя.

Ты слышишь, зовёт она кого-то ласково. Сладко-сладко. Так любимого кличут, так о любви говорят.

-Алекс, Алек, ты здесь?

Тень у забора размыта. Ты знаешь, что с ней не так-то всё просто. Чернильные тени-руки тянутся к девице, помогая через забор перебраться. Они не бегут, медленно ступают к лесу. В окне свеча гаснет, точно задул кто. Но ветра нет. Есть туман. И сумрак.

Сумрак толкает тебя следовать за ними. Он жаждет кое-что тебе показать.

Но ты помни, что и брат лукавить может. Обмануть, дать дурной совет. Не сгинешь ли в топях туманом и листвой чахлой укрытых?

Помни, что над головой у тебя должно быть яркое румяное солнце, а не серость облаков. Свет, а не тень.

Иначе сгинешь.

В тишине. Где ни животина, ни певчая птица о тебе не вспомнят.

Тебе решать, Василий.

САМАЭЛЬ

У Марфы трое сыновей и дочка – красавица. Той шестнадцать не больше как семь дней стукнуло. Гуляли всей деревней. Марфа и жениха приглядывала. Даже не чужаков посматривала. А вдруг явится князь-королевич прекрасный, да скромной девушкой пленён останется?

Питала Марфа слабость к историям чудным да сладким. Как брусника в сахаре. Чтобы и сладко, и кисло.

Но как стали девицы пропадать, о мечтах позабыла. Чужаки казались страшными и уродливыми, как бы не хвалили другие лица черты иль нрав. Всё Марфе гниль чудилась. А чужаков за эти дни много пожаловало. Да гадалка на этот день указала. И на время.

Обещала избавить от напастей.

Марфа и разрыдалась. Не то от ужаса, не то от облегчения. Никто ни в чём не клялся, а на сердце ныть перестало. Хоть какая надежда. Всяко лучше тоски беспробудной.

- Спасибо, красавец, - Марфа улыбается коротко. Мальчишка рядом с ней и правда лицом вышел. Не кажется уродцем иль бесом под человечьей кожей. Ладен да хорош. Только глаза как у старика. Тусклые, усталые. – За платок спасибо и за внимание.

- Спрашиваешь, как пошло-то это всё? – Марфа с тоской на кузнеца глянет. Сгинет мужик ведь. Как его жена и младшие дети сгинули. От хвори иль от зверья. Жалко. – Так девки те, что со старостиной дочкой гуляли, говорят, слышали топот чей и всплеск сильный. И крик. До всплеска. То Ананья кричала, видимо. Помочь просила. А такое бывает, коль сам упал, а не утащили? Девки до сих пор по домам сидят и носа не кажут.

Марфа снова глаза промакивает, вздыхает. За кружкой тянется с молоком.

- Да бес знает, где Ананья, - берёт слово кузнец. Отнимает от лица руки и лицо у него… красное, жестокое, зло. Видимо, знал бы кто, лично в огонь бросил. – Как на порог родные не пустили, закричала, водой лицо старосты облила и скрылась. В сторону озёр побежала. Да так, что отыскать не смогли ни следов, ни тени.

- Прости, красавец, про девок и не знаем ничего. Только до ходили они так словно… словно влюблены по самую маковку. Все такие лёгкие, бёдрами ведут, в косы ленты вплетают да даже на работу цацки тащат, - Марфа и пред Самаэлем кружку ставит. Кажется, с чем покрепче. Всё тут, под рукой. Для гостей. – А озёра… Деревня у озёр и строилась. Рыбные они были. И речка была. Какая вода вкусная была. Ну, бабка мне рассказывала. А прошлым летом вся рыба и перевелась. Заросла вода, да охоту у детворы в воде плескаться не отбило. Один раз старшой старосты приволок травы со дна озёрной. Говорит, вкуснее не пробовал. Да после того, как всю деревню угостил, слёг. Тогда запретили на озёра ходить. Да им разве объяснишь? Как ходили, так и ходят. Хоть днями и ночами сторожи. Мёдом им там намазано что ли.

Марфа сбивается, рассказывает тяжело с придыханием. Точно больно ей. От воспоминаний. От действительности страшной.

[nick]Трясина[/nick][status]Сладость ядовитых объятий[/status][icon]https://sun9-16.userapi.com/c855016/v855016323/f3d50/xk7N8LcMvGY.jpg[/icon]