Мальчик проснулся. Он это знал. Земля и трава приятно холодили босые ноги. Вокруг было пусто, стояла звонкая тишина, словно внутренности гитары. Где-то весело ссорились воробьи. За окном — небо, под ним горят одуванчики. Наступило хорошее утро. Мальчик потянулся, проснулся окончательно, засмеялся. В детском беззаботном смехе, однако, обиженно звенели нотки раздражения.

Мальчик посмотрел вверх. Солнце принялось за него тут же; его горячие ладони мальчик почувствовал сразу. Взмахом ладони он сбросил белые волосы со лба и шагнул к одуванчикам. Долго смотрел на них, а потом вытянул руки и лёг в них лицом. Одуванчики казались... нет, были мягкими, пушистыми. Запах летнего утра — пушистый запах одуванчиков.
Мальчик сел, с улыбкой посмотрел в небо.

— Всё в порядке, — пробормотал он. — Всё хорошо.

Было странно лежать под несбыточно синим небом. Интересно, — он улыбнулся, потому что где-то там на белоснежных облачных холмах тоже стоял пацан, — как его зовут? Артано не знал. Он посмотрел вниз, на свое тело, поджал пальцы на ногах, — щекотала трава.

Когда ты умер, когда ты старик, ты не можешь чувствовать пушистый запах. Тебе не нужно это утро, полное травы и солнца. Артано знал это. А значит, всё хорошо.

Но сон не шёл у него из головы. При этом он терял чёткость, расплывался, уходил в туман. Вместо понятной картинки, которой этот сон был ещё так недавно, он превращался в неприятное воспоминание, которого и не помнишь толком. От этого раздражение мальчишки только увеличилось.

В этом мареве, в исковерканной, изломанной реальности может выжить только такой ребёнок, который отринет свое детство. Станет невозмутимым взрослым, откажется от любопытства, непоседства. Будет рассчитывать каждое движение, каждый шаг. Обезьяна по имени Отто раньше тянула Артано на дно. Он смирился.

Но сегодня он впервые забыл свою роль и проснулся ребёнком по-настоящему.

Поняв это, Артано замер. Вдруг пришел страх. Непонятный и тяжелый. Это бывает лишь во сне: кругом пусто и солнечно, а страшно так, что хочется бежать без оглядки. Но если побежишь, ноги откажут и случится что-то жуткое.
Артано не побежал. Он скрутил страх внутри себя. Собрался. И с изумлением обнаружил, что улыбается.

— Пошли, — сказал он тому, кто напротив.
Они стояли по колено в траве. На верхушке травы между ними лежала тень флюгера с небольшой башенки. Или нет. Неважно. Артано шагнул, разорвав тень коленями, и встал рядом.
— Пошли, — то ли сказал, то ли спросил.
Словно договорившись о том, что у них отныне одна дорога.

[dice=15488-1:10]

Это было очевидно. Ну не мог он видеть свое собственное небо в таких ярких оттенках, раз сам давно их потерял. Тот, кто стоял сверху, смотрел с бледным интересом, и Самаэль никак не мог понять, рады им здесь или нет.
Зато он понимал, что золотые рыбки не могут быть такими большими. Что для им требуется холодная вода, а кормят их раз в два дня.
- Чтобы не переедали, - строго качал пальцем отец, протягивая пятилетнему Сэму трехлитровую банку.
«Во что мы играем?»
Он не мог вспомнить. Он не знал этой игры. В обрывках воспоминаний не мог отыскать веселого детского смеха и звонкого «ты водишь!». Вместо этого перед глазами чернел провал между пятиэтажками и пренебрежительное: - «да ты не допрыгнешь, слабак!».
Он мог вспомнить разбитые колени, гипс на руке и могильную землю в грязном кулаке. Он видел убегающую из-под ног дорогу и лай собаки за спиной. Шепотки в классе, и распахнутое окно третьего этажа.
«Во что мы играем?»
Он был готов задать этот вопрос мальчику с взрослым взглядом, но оглянувшись, обнаружил того убегающим прочь. Наверное, он понимал правила лучше Самаэля. Мог ли он последовать его примеру? Пуститься прочь, пока тот, кто стоял на облаке, не прекратил считать?
Но куда бежать? Он даже огляделся кругом, чтобы понять, не изменился ли пейзаж вокруг. Все то же бескрайнее поле, без единого намека на укрытие. Бежать в никуда было бессмысленно. Стоять в открытом поле – бессмысленно. Но какой смысл двигаться вперед, если финиша, возможно, не существует?
Он не умел убегать, но знал, как прятаться.
Самаэль вновь задрал голову на приближающихся рыбок. И зашагал им навстречу.
«Что если я смогу подняться выше?»
Что если здесь, как в аквариуме, выход только вверх?
Он ускорился, переходя на легкий бег, позволяя крыльям рвать кожу на спине.

Нездешний город казался знакомым. Впрочем, здесь, во сне, всё казалось знакомым, но было ли таковым на самом деле? Проснувшись, запомнив лишь обрывки, сидишь и думаешь — а что там было-то знакомого, где это вообще? А потом и думать перестаёшь, потому что сереет город, тает, пока не исчезнет совсем.

Этот, впрочем, был очень знаком. Вон то окно, крайнее в большом ряду. Дом — длинный, одноэтажный, старинный. С украшениями в виде строгих женских масок под карнизом. Время прошлось по алебастровым маскам неласковой рукой, и теперь каждая из них жила со своим выражением. Ни одно из них не было приветливым, — или это просто Артано так показалось.

Он вспомнил. Улица здесь называлась хорошо — Садовая. Много лет носила она другое имя. Но недавно ей вернули прежнее название, полученное еще лет двести назад. Говорят, в ту пору здесь росло множество садов. Улица и сейчас была зеленая. Над крышами подымались косматые вековые деревья.

Он вспомнил, вспоминал. С нежностью, — такая хорошая сделалась улица. Он бывал на этой улице и раньше, но редко и не замечал, какая она хорошая. И даже сказать некому, потому что слишком уж это было... своё, что ли.

Артано моргнул. Садовая улица с высокими деревьями пропала.

Вокруг были хмурые трущобы. Они знакомыми не казались.
Мальчик точно никогда их не видел, — слишком они были не такими.
Это не испугало, это казалось само собой разумеющимся. Как и положено во сне.

Чей это сон? Мой или его? — Артано провёл про волосам. Короткие. Когда-то были длинные, а теперь короткие, а почему? Он не помнил. Было что-то плохое. Или нет?

Я знал ту улицу, а эту — не знаю.

— Собака, — вдруг зачем-то, неожиданно для себя сказал Артано.

И тут же появилась собака. Облезлая и страшная бродячая одиночка крупных размеров. С рычанием она стала приближаться. Что ей мальчишка? На один укус?

Это "два" — понял Артано.

Вокруг было марево, иллюзия, сон — дым и зеркала. Но от этого нисколько не становилось менее страшно. Мальчик рефлекторно попятился, но опомнился, взял себя в руки. Он ничего не может тут контролировать, ничего не в состоянии противопоставить тому вредному пацану, — хоть возвращайся и в нос ему кулаком! Но всё-таки на короткие мгновения он же увидел ту улицу из детства? Где она была? В Валдене или ещё там? Кто знает...

Кажется, ещё был щенок.

***

...около старинного дома с масками тянулся забор, путанный вверху колючей проволокой. Новых досок хозяин не нашел, забор получился кривой и разношерстный. Но однажды на сером скучном заборе кто-то нарисовал Щенка — кажется, мелом. Он припадал на передние лапы, улыбался и тявкал. Правое ухо у Щенка торчало, как стрелка, а кончик левого загибался вниз. Мальчик смотрел на Щенка, а тот смотрел на него с забора и улыбался, словно звал поиграть.

— Ты как сюда попал? — спросил мальчик. — Тебя кто нарисовал?

Но собаки, нарисованные на заборе, не умеют разговаривать. Щенок улыбался и молчал.
Мальчик тоже заулыбался и протянул к забору ладонь, словно чтобы погладить смешного чудесного Щенка...

***

Собака с рычанием приближалась. Артано зажмурился.
Пусть это будет Щенок. Смешной, с ушком-стрелочкой. Который даже ещё лаять не умеет, а только потешно тявкает...

Мальчик присел на корточки и протянул к приближающейся собаке руку. Чтобы погладить.
Каждая собака была однажды щенком.

[icon]http://s3.uploads.ru/TycE8.png[/icon]

Отредактировано Артано (2019-09-05 11:07:53)

Сэм потерялся. Упустил землю из виду, взрезав собой пушистое облако, и вот уже вокруг только лазурь и густая ватная белизна. И остекленевшие глаза небесного исполина.
Он все летел. Упорно рвался вверх, или стремительно несся вниз, потеряв всякие ориентиры, Самаэль уже не знал. А может он и не летел вовсе – падал, на самом деле он затруднялся сказать. Крылья отяжелели и казались совсем неподъемными, но ни окончания облачного фронта, ни сочной травяной зелени впереди так и не появилось. Только становилось все темнее.
Словно тень, уходящая в переулок между крышами.
«Если допрыгнешь, мама поправится!» - кричит кто-то с той стороны, а рыжеволосый пацан нерешительно мнется на самом краю.
«Нет, это не так работает! Не надо!»
Он хочет кричать, хочет достучаться до мальчишки, остановить его, но… к своему удивлению понимает, что не может вспомнить имя.
Он пытается добежать, перехватить за плечо, оттащить от края, но полотно крыши бесконечно, хрупкая фигурка никак не хочет приближаться, несмотря на то что только что решительно сделала несколько шагов назад.
«Для разбега» понимает Самаэль.
Едва ли больше пары метров. Но это начало. Ложная надежда, плацебо, детское заблуждение. Человек не может выздороветь только потому что ты загадал. Не выйдет из комы, чтобы порадоваться за твои успехи.
- «Я загадал!» - кричит рыжий мальчик, прижимая кулачки к груди, а в ответ отец отвешивает ему оплеуху.
- «Не смей так больше делать, это не шутки!»
Расстояние между следующими крышами еще больше. Он слепо верит в чудо, упрямо сжимая разбитые губы, когда отец в очередной раз узнает, чем занимался отпрыск. Когда он ломает ногу во время рейда – целый месяц проводит в комнате под замком. До тех пор пока нога не заживает настолько, что мальчишка начинает сбегать через окно.
- «Мама не умрет, она поправится! Я же загадал!»
- «Допрыгнешь - поправится», - смеется тот, кто стоит напротив. И Самаэль делает несколько шагов назад. Для разбега. Подумав немного, делает еще несколько. Впереди уже не проем между крышами – пропасть. С той стороны огненная птица машет крыльями, кувыркаясь в воздухе, а за спиной в больничной койке хрипит умирающая женщина, харкая кровью на больничную пижаму.
Сэм не помнит ее лица, и не хочет вспоминать. Он не помнит своего имени, и не стремится узнать. Он готов забыть все, срываясь с места.
И срывается вниз, не долетев даже до половины.
В черноту.
И крылья гаснут.

— Потерялся, — согласился Артано.

Он был врач, поэтому знал всё, что надо знать. И даже влюбляться уже приходилось. Нет, смутные воспоминания из раннего детства — это, конечно, детская игра. А вот как исполнилось двенадцать, когда в их классе появилась она. Артано сладко млел от нежности, глядя на нее. Она была красива и привлекала внимание, другие мальчишки тоже на нее заглядывались, но мальчик не ревновал: она со всеми держалась одинаково — весело и чуть насмешливо. Даже имени её он не помнил, но помнил, что она была высокая, смуглая и точёная, и казалась похожа на тонкую пронзительную скрипку.

Так он и видел её во сне — в образе девочки-скрипки, которую надо отыскать в таинственных волшебных подворотнях этого знакомого Города и расколдовать; томился, искал, зная, что в случае удачи наградой будет необыкновенная музыка. Иногда снилась и музыка — и от этих снов мальчик просыпался с колотящимся сердцем и капельками пота на лбу. И зарывался лицом в горячую подушку, мучаясь тайным стыдом.

Этого же никогда не было, Артано. Зачем ты выдумываешь? Ты — врач Границ. Какая одноклассница?
Ты сейчас во сне, и тебе приснилось. Во снах случается такое, чего никогда не бывает наяву.

А наяву шло всё как полагается. Сперва — случайные разговоры, потом обмен книжками (как? ты не читала Брэдбери? "Вино из одуванчиков"! Я тебе принесу!), затем — два билета в кино, а конец — тоже обыкновенный: "Извини, сегодня я ужасно занята…". И отвратительного вида девятиклассник Потапов, который ждет её на углу. К счастью, страдания прекратились в середине мая, когда... когда что-то случилось. Артано не помнил. Помнил только, что недели две еще дотлевала печаль воспоминаний, а потом стало некогда.

У неё вдруг оказались белые, что ли, крылья. И это лицо...
А у него какие крылья? Да что ж за чёрт, почему он ничего не помнит, почему сон не спешит достраивать то, чего нет?

Внутри Артано словно сталкивались, бурлили личности, которые не могли смешаться, — как ни старались. Он был мальчишка, любил бегать босиком, ездить на велосипеде и ходить по полю из одуванчиков, но почему сон о школе другого цвета? Словно какой-то серый, дрожащий, как плёнка старая. Он был ещё кем-то, кого страшно вспомнить. Так ведь он стал ещё кем-то, — как будто и ни туда, и ни сюда, показалось, что он теперь такой, какой должен быть, серый, неприличный, обнажённый на виду у всех. А нет. А не смешиваются жидкости.

Или одуванчики.
Или кровь.
Выбирайте.

Мальчик посмотрел в лицо девушки.
И вспомнил, что случилось.

Пустота вокруг запульсировала. Стакан, в котором плясали вино из одуванчиков и чёрная смола, звякнул, пошёл трещинами.

Артано словно как-то надломился. На девчонку он больше не смотрел. Он смотрел внутрь себя.
Что мне с тобой делать, — заплакал он, с ненавистью глядя на чёрное. Что мне сделать, чтобы ты исчез?
Или ты заодно с этим мальчишкой, хочешь, чтобы исчез я?

Он остановился, снял с плеч рюкзак. У него не было рюкзака ещё пару мгновений назад, но столько лет назад рюкзак был, и эта девчонка тоже была, и потом он снял с плеч рюкзак и достал оттуда книгу. Он не мешал слезам. Он знал, что раз был рюкзак и книга, то были и слёзы. И совершенно точно была кровь.

И одуванчики.

— Это... Брэдбери, — тихо сказал он, протягивая. — "Вино из одуванчиков".

Книга рвалась из рук.
Хотелось бежать.

Но мальчик стоял и протягивал книжку девочке, в которую был тайно влюблен.

[icon]http://s3.uploads.ru/TycE8.png[/icon]

Отредактировано Артано (2019-09-10 18:23:11)