starry, starry night
portraits hung in empty halls
frameless heads on nameless walls
with eyes that watch the world and can't forget
like the strangers that you've met
the ragged men in ragged clothes
the silver thorn of bloody rose
lie crushed and broken on the virgin snow.
У Лиры нет цели; нет плана или решения задачи. У Лиры нет ничего, буквально – только старый потрепанный плащ и башмаки, которые она ненавидит. Все это кажется одной беспробудно долгой историей без начала и конца, и порой, когда к глотке подступает отчаянье, ей думается – а не лучше ли было прежде.
До того как.
Уточнять до чего именно она не стремится. До побега или смерти – не все ли равно? Стоит оставлять прошлое на полках, а если меньше думаешь, то и живется проще.
Живется. Лира улыбается – с наступлением темноты и дышится слаще, и тяга просыпается неотступная, крепкая – хватайся цепкими пальцами птице-удаче за хвост и торопись куда-то вперед. У Лиры в кармане солнце, а над головою – звезды. И звезды тут настоящие, не картинка или голограмма, не пущенное зацикленное изображение. Бывает, после отбоя заберешься подальше от Валдена, куда-нибудь в лес, где нет искусственных огней, заключенных в фонарные клетки, уляжешься прямо на траву и смотришь. Смотришь долго, чтобы глаза болели, чтобы затекала спина и волосы путались с колючими сорняками.
И смотришь. И смотришь. А перед глазами не небо вовсе, а желтоватая, согнутая в верхнем правом углу звездная карта.
Но иногда случаются дни, когда настроение неприятно скачет, срываясь в пустую немоту и отчаянье – в такие моменты хочется оторваться куда-нибудь подальше от земли, что тянет на глубину, подгибает колени. Хочется выше, может быть к облакам, а желательно – сразу к звездам.
И Лира взбирается вверх; по зданиям и старым сгнившим лестницам, по коробкам и строительным лесам, пока наконец не ощущает под пальцами приятную шероховатость старого шифера. Вот здесь, слева, есть трещина и скол, а справа не хватает целого куска.
Ночь стояла тихая, ясная. Уже успели упасть две звезды; Лира загадала желание.
Кто-то успел затушить свечу.
Кто-то – закончить ссору.
Ночь стояла безоблачная и прохладная; в такую приятно забыть самого себя.
Впрочем, всему приятному – что любопытно, не очень приятному тоже – рано или поздно приходит конец: пропадает настроение, наступает рассвет; скрипучие и сиплые голоса разрывают блаженный покой.
Сердце вспуганой птицей мечется в груди. Подскакивая с места и упираясь ногой в водосток на краю, Лира уже готовится бежать; потому что каждый удар отдает в голову кричаще-паникующим сигналом. Лицо некрасиво кривится – от страха округляются глаза и взметаются вверх брови. А ну как стража? А ну как кто-то похуже.
Но человек перед ней очевидно спокоен, без смешка и упрека смотрит в ее напрягшуюся фигурку.
Пожалуй, Лира, стоит все же носить с собой хоть бы и кухонный нож.
Почему-то эта идея совсем не кажется абсурдной.
Чай. Проходит прилично времени, прежде чем ритм выравнивается до того более стабильного стука; уже не слышно истошного паникующего крика внутри – если особо не прислушиваться. И все-таки. Чай?
— Это моя крыша, — зачем-то сообщает Лира. Лицо человека кажется беспристрастным, но что-то в нем настораживает, будто он вот-вот бросится отбирать ее место. Перебираясь по случайно обнаруженным ночлежкам, Лира четко уяснила, что в мире бродяжничества – давайте будем честны, этот хмуроватый человек не может быть никем иным – очень важно расставить границы. Если ты первый находишь нору, это нора – твоя. Лира нашла эту крышу первая. Эта крыша совершенно точно ее, — поищите себе другу. Я знаю, что на другом конце Валдена есть такой же заброшенный дом с зелеными ставнями и оранжевой крышей; там дыра на скате, но там никого нет.
Все хотят смотреть за звездами, это совершенно известный общедоступный факт; но вот место поудачнее и получше удается найти далеко не каждому. Человек, скрытый почти полностью в полумраке, кажется большим, но Лира – ловкая.
А еще убегает очень быстро.