Дом был годами небрит и столько же пьянствовал. Крышу ел черепичный лишай; она выдавала - когда-то - интеллигентную, даже приятную наружность - в изгибах и хитрых углах. Углы сточились, ощетинились, выпирают сломанными костями. Как срослось, так срослось. Оставьте в покое.
Окна зашторены. Грязные, пыльные, мутные болотные заводи, окна - плотно зажмуренные глаза сквозь нерозовые очки; не открою, не впущу. Уходите.
Здесь пахнет старостью.
Она приминает пожухшую, выжженную июньским солнцем траву. Трет у виска - дети часто запираются у себя в комнате. Правда, обычно хватает оставить у их двери обед и выдавить из себя пару примирительных «приходи за добавкой»; тут - мало двенадцати письменных и десяти голосовых вингов, сначала - дежурно-вопросительных, вежливо-уточняющих:
«Когда вы готовы встретиться в следующий раз? Благодарю за содействие.»
Потом - настойчивых, с недоумением:
«Тень, если вы пытаетесь меня игнорировать, у вас это не получится. Вы забыли, где я работаю?»
Дальше у нее появились теории. Наверняка упивается валденским красным в три горла, жалуется на жизнь какой-нибудь проститутке и лепит папье маше из отчетов. Такое уже было.
«Вы ведете себя крайне непрофессионально.»
И, в конце концов - угроза. Бойтесь, Теодор Нокс.
«Если вы не ответите в течение ближайших суток, я узнаю ваш адрес и заявлюсь лично.»
Во-первых, Теодор Нокс не был ребенком. Во-вторых, у их сотрудничества были неписаные, но всё-таки правила. В-третьих, Гретхен терпеть не может ждать, а ждала она уже достаточно.
Потому это - всего лишь необходимая контрмера.
Она заносит трость над дверью и отдает четыре коротких удара. Другой, каменной рукой, ощупывает в кармане юбки пачку «Мираэля черного» - если курит он только их, можно полагать их его любимыми, насколько можно любить такую горькую дешевую дрянь. Вместо обеда. Казалось бы, с такой должностью можно позволить себе нормальный табак.
- Нокс, я знаю, что вы дома.
Не знает, но если так, будет звучать внушительнее.
Но, конечно, никто не ответил.
Вздох перебивается стоном раздражения; Гретхен наклоняется резче, чем стоило бы, хватается за скрипнувшую поясницу, но не теряет решимости - и поднимает с заросшей дорожки мелкую гальку. Половина города отдала бы руку на отсечение, чтобы выбить окно главе Стражи, и она окажет ему услугу, если сделает это вместо какого-нибудь амбала из Границ.
Ханеке замахивается - так, будто вот-вот отправит мяч на третью базу - и стекло вздрагивает, предостерегающе дрожит от удара, но сдерживает натиск. Ничего. Ничего, можно попробовать еще. У нее, разумеется, нет иных занятий сегодня.
Она снова опускается на колено, и только тогда чувствует другой, слишком знакомый запах. Затхлость несет невычищенным голубиным пометом на чердаке и гнилым деревом, плесенью и разводами на тарелках, жженым керосином лампы; не кровью. А она - есть.
Из этого следует: либо Теодор Нокс предпринял заведомо бессмысленную попытку суицида, либо закопал чей-то труп у себя на пороге, либо вдохновился новым течением Творцов и решил заняться естествоживописью. Склонностей к искусству Гретхен за ним не замечала - значит, дело дрянь.
Лучше бы ей померещилось.
Она сдавливает дверную ручку руберитовыми пальцами, проворачивает чуть-чуть - чтобы прощупать - и с силой тянет на себя, срывая невидимые засовы замка. От Стража ждешь большей защищенности - можно было ломать сразу. Не выпишет же он ей вторжение в частную собственность.
Замок слегка кривит.
Внутри - смятый, вывернутый наружу угол расшитого ковра, совершенно не сочетающегося с похоронным стилем хозяина, разбросанные ботинки, перевернутое кресло (в катышках) и застывшее в самом воздухе «что-то не так». Женщина закрывает за собой настолько, насколько позволяет поломка, и у самого дверного косяка, слева, видит формулы. Бестолковые формулы, высеченные... столовым ножом, что ли? Вилкой? Расчеты абстрактных иксов и игриков стрелочками подводят к разной высоте проема, перепрыгивают зачеркнутые, выскобленные из стены ошибки, а у нижних строк пикируют царапиной вниз, не дописав ответ.
Оба трагических варианта теперь вписываются еще лучше.
- Не заставляйте меня заходить дальше! Где вы?
А сама - вперед по коридору.
Знаешь, Воля, будет прекрасно, если там не окажется ни одного трупа.