Джейсона устраивала работа с Закари. Не смотря на заслуги перед Гильдией, Шандар давал себе отчет, что в обычной жизни он довольно бесполезен. Примерно на уровне собаки-компаньона. Вроде, взгляд умный, понимающий, какие-то простые вещи может делать самостоятельно, даже команды выполняет. А какашки после выгула все равно кому-то другому убирать приходится.
(c) Джейсон Шандар
Девчонки, чего, когда подрастают, за сахаром охотятся? Поэтому им на свидании конфеты дарят? И шоколадки? Чтобы тебя не слопали?
(c) Почуй-Ветер
Люди невероятны сами по себе, а вместе они собирались в единое целое, способное справиться почти с любой бедой..
(c) Эмиль
— Вот знавал я одну сестру милосердия , Авдотья звали, девчонка смазливая была, лет восемнадцать только только исполнилось, младше всего нашего брата почти, но ты только проверни чего, приобними или ещё чего, так она тебе потом так уколет, что хоть на стенку лезь, а присесть, неа , и стой весь день.
(c) Алексей Вольский
— Лист капудыни? — усмехнувшись и пожав плечами, тихо проговорил Вейкко. — Лично я считаю, что раз уж этот листик не способен привести к сокровищам или юной заколдованной принцессе, то это скорее лист бесперспективной капудыни. Лист беспердыни, черт возьми.
(c) Вейкко
Она никогда не делилась своим прошлым, мужчина даже за эти полгода вряд ли смог узнать хоть что-то стоящее, помимо возможности ящерицы находить неприятности на свою аппетитную задницу.
(c) Рене
— Да завалите вы хлебала, — Квадрагинтиллон говорил в приказном тоне, — на вас Герман смотрит!
(c) К. Д. Ротт
— Зануда? Гм.. Да, говорили и не раз. Мои соратники считают, что одной из моих магических способностей, является атака монотонными витиеватыми речами, пока противник не сходит с ума. Ахахахахахаха… — На сей раз, Эссен раскатисто хохочет, хлопая себя по колену ладонью.
(c) Герман Эссен
В вечернее время в Сказке всегда начинает твориться всякое необъяснимое и жуткое непотребство. То за поворотом тебя тварь какая-то поджидает, то в тенях деревьев оживает что-то странное и не очень материальное, то ещё какая странность произойдёт..
(c) Дарий
Решив, что «убийца» не достоин жизни, люди также постепенно начинали обращаться с ним хуже, чем с диким зверем. Насилие порождало ещё большее насилие, вот только преступникам очень часто отказывали даже в базовых нуждах, что уж говорить о компетентной медицинской помощи. Виктор давно решил для себя, что невзирая на их проступки, не спрашивая и не судя, он будет им её оказывать. Потому что несмотря ни на что, они всё ещё оставались разумными существами.
(c) Виктор
Она никогда не делилась своим прошлым, мужчина даже за эти полгода вряд ли смог узнать хоть что-то стоящее, помимо возможности ящерицы находить неприятности на свою аппетитную задницу.
(c) Рене
Нет, они любили лезть в жопу мира. Иначе зачем вообще жить? Вообще от мира со временем достаточно легко устать, особенно если не соваться в его жопы. Но было бы неплохо из этой жопы выбираться с деньгами, да еще и с хорошими деньгами, чтобы там например меч новый можно купить.
(c) Керах
Ему замечательно спалось в канаве, учитывая, что в тот момент он был куда ближе к свинье, нежели единорогу, а то, что храп кому-то мешал — дык зря что ли изобретали такую замечательную вещь как беруши? И вообще это был не храп, а звуки прекрасной живой природы. Скотина он, в конце концов, иль где?
(c) Молот
Ротт не был бы самим собой, если бы так просто и безэмоционально забывал о долге и деле, которое умел и мог делать. А лучше всего ему удавалось то, что многие под прикрытием милосердия и некоего высшего блага не воспринимают всерьез: калечить, рубить, сражаться, умерщвлять и иным способом губительно воздействовать на внешний мир.
(c) К. Д. Ротт
Звали этого маститого мясного голема Дарий и, если Ротту не изменяла память, массивный и практически неподъемный меч за спиной у этого человеческого выброса применялся тем весьма часто. А это значило, что пользоваться он им, как минимум, умеет. И, конечно же, Бешеному Псу хотелось проверить сей тезис на собственной шкуре, а заодно и испытать бывшего сопартийца по гильдии на предмет личностного роста, и степени прогресса боевых навыков.
(c) К. Д. Ротт
Конечно многие посчитают странным то, что двадцатилетняя девушка приглашает детей в гости. Что такого интересного можно было найти в общении с детьми? Но Агнес — это несколько иной случай.
(c) Агнес
Вместо вытекающей крови — клубничное варенье. А вместо меня — каскадер, который сейчас встанет, отряхнется и пойдет дальше по своим делам.
(c) Джун Нин
Есть в этом что-то странное, полагаться на чужое зрение. Хотя оно как бы уже твоё собственное, но все равно это иная перспектива, ведь твои глаза всегда закрыты. Все сложно. Зато никогда не заблудишься. Ведь если смотришь на мир с высоты птичьего полета, всегда знаешь, куда приведет тот или иной поворот.
(c) Стрикс
Dark Tale |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Dark Tale » Архив эпизодов » [03.03 РП] Omens
OMENS |
3 марта года Радужной Птицы | Предгорье | Ярогора, Жимолость |
ПРЕДИСЛОВИЕ |
да, ты можешь отдать свою душу оранжевым демонам страсти
и смотреть, замирая, как она превращается в дым.
что душа мне твоя?
этот легкий затерянный ветер;
нет, должно быть моим твое сердце, твое сердце должно быть моим.
|
Но кто ищет смерти — умирает. Какие бы силы за ним ни стояли.
III. ВРЕМЯ ВЕДЬМ.
Льётся свет: тихо и тепло, густым цветочным мёдом стекает с церковных куполов и сквозь окна падает на гладкий пол, окропляя золотом одежды и серую кожу людей. Свет дрожит под звон колоколов, пускает круги на потолке от чаши Грааля, в которой — кровь и вино, и она полна в руках Отца, и её край пахнет металлом, от которого немеют губы и язык, и в тебя входит Бог.
Приветствуй Бога тихо и тепло, будь ему храмом и колоколом, чьё пение услышат в дремучих и тёмных лесах, и будь ему чашей — он наполнит тебя до краёв, не прольёт и не выпьет до дна. Не ему пить из неё, дитя.
Подобно сыну Господнему ты воскресла — и будешь воскресать вновь. Божье дитя, твой меч отныне крест веры: им ты освятишь и воду, и пролитую в землю жизнь, и клинок его будут целовать освобождённые от мрака невежества и заблуждений, и найдут в нём покой все мучимые Дьяволом души. Милое дитя, на твои плечи ложится тяжёлая ноша и дорога не станет тебе другом, а люди обнажат дёсна, демоны в них будут говорить ужасные речи — помни, в них будет правда — но Бог с тобой плечом к плечу. Ты — его меч, так будь тверда и непоколебима, когда он направит тебя.
Ступай. Пусть твоими руками Бог примет каждого в свои объятия.
<...>
Наедине, в маленькой кабинке, где всё наполнено ладаном, звучат слова: «они — террор французского народа!» – сквозь витиеватую решётку и полумрак обители Господа видно, как губы священника вздёргиваются и зубы сливаются в черноте с бездонной глоткой. «Бог уже спасал своих людей! Это праведно!». Под пальцами дрожит мёртвое, затёртое временем дерево. Ногти скребут скамью.
<...>
Я пришла в дом, где мне были рады, и привела Его с собой.
Псы не знают, что они сильнее человека — попадая в руки щенками, люди учат, что они всегда останутся ими: маленькими, слабыми, зависимыми, не умеющими выть и крепко сжимать челюсть. И ребёнок, попадая в общество людей, не знает, что весь огромный мир — сильнее его. И он сомнёт их; раскрошит по ветру. Смерти нет.
Только для тех, кто уже мёртв.
*смех* Кто всех убил. Кто всё забыл.
Многие соратники, что волокут свои тела по козьей тропе, размякшей от тающих снегов, видят несгибаемый силуэт Ярогоры и не чувствуют в ней ни товарища, ни женщины, ни человека — символ и идеал, к которому сами хотели бы стремиться. Под доспехами, что продолжение кожи, продолжает кровоточить рана, тревожная от движения кольчужных колец и рёбер.
Ярогора знает, что может умереть.
Ярогора знает, что мир сильнее её.
Но не признаёт.
Так её шаг упрям и твёрд и рука лежит на эфесе меча, зло сжимая металл, и никакой раны, медленно испивающей силы, не существует. Не рана. Временное неудобство. Слабость. Что-то человечное. Лишнее. Непоколебимая воля сметёт на своём пути и эту мелочь.
Лишь бы путь был.
Из мглы глухой стены, выстроенной сосновым лесом и спустившейся ночью, расплёскивается светом факелов незнакомая изба и в избе той окна тлеют, ровно освещая чистые стены. Яра разворачивается к отряду, а он уже раскидал свои телеса и тюфяки, в лениво разведённых кострах мерцали опухшие лица и части тела. В тишине разворачивался негласный лагерь —
по утру
посчитают трупы.
Яра оступается и падает на колено. Пока темно — можно. Можно опустить голову и ощерить дёсна в злобе на боль, что позволяет себе испытывать тело. Зависть, потому что не заживает уже двадцать лет как на собаке. Ненависть к тому, с чем нужно смириться. Что сточит тело не бой.
Одичавшие псы опаснее дикого зверя. Потому что они осознали свою силу — и знают, что из себя представляют люди. Их вой не спутать: песня злой удали протягивается из-под щелей двери избы, и знакомая фигура бросает сумки и врывается в дом.
Но в комнату вбегает не дух степи, а лязг уставшего металла и треск половиц под тяжёлыми рыцарскими сапогами: Ярогора застывает перед стоящей напротив Цагаан-Нохой, поломанной, неестественно живой. В её ногах сгорбленная спина степной птицы с выступившим позвоночником сквозь льняное платье и грубые руки воина касаются дышащего тела невесомо и с дрожью, затаив дыхание.
Шувуу разворачивается и Ярогора не успевает отвернуться как делала это всегда. И вспоминает цвет её глаз.
«Чудовище».
Ярогора поворачивается к окну: в отражении запах мокрой шерсти, утопленная в желтоватой пене пасть и чужие, чужие звериные глаза смотрят с предвосхищением.
В лицо бьёт разгорячённая ладонь запястьем в нос и от пронизывающей боли вспыхивает свет в глазах; но пальцы, впившиеся ногтями до крови в кожу, не отпускают и тянут вниз — хлюпающий кровью и болью нос чует смрадный запах; Яра дёргает головой и вырывается из хватки — и всё стихает.
Под тяжёлым дыханием Ярогора различает в снегу тело товарища с разорванной челюстью.
На его окровавленной руке — чёрная шерсть.
— ...кто ты, Яра? – бесцветным голосом спрашивает Шувуу, сдерживая слёзы, – ты Бог, что пришёл в чужой дом, чтобы забрать моё дитя? – она протягивает руку к лицу в немой просьбе открыть глаза, посмотреть на неё, а не прятаться от её существования. Но Ярогора качает головой, отступая, и уходит прочь, бесшумно закрыв за собой дверь.
«Будь тверда и непоколебима. Придёт время и Бог даст тебе ответы».
Ребёнок, сидя на табуретке, болтает быстро ногами, подпрыгивая чуть ли не всем телом. В доме тихо гаснут зажжённые давным-давно свечи. За дверным проёмом наползает мрак и открываются два белых огня.
— Ненавижу тупых псин, – фыркает, но тут же обнажает в улыбке ряд редких зубов, — но у него получилось то, что у тебя не вышло, – в голосе чувствуется превосходство и унижение. Фигура отводит взгляд от разбитого окна к белобрысой девочке. — Всё интереснее и опаснее, – детский смех заполняет пространство и резко обрывается.
Дом погас.
И больше в её сны не приходил.
Незнакомая изба, чужой дом. Её туда не звали. Её там не ждут.
Снежная тропа, серая от следов, размякает под ногами, с чавканьем утягивает; смотрит сверху - с конской спины - на сальные макушки уставших бойцов.
Смотрят снизу вверх - усмехаются; белая кость. Чужая. Не наша. Едва ковыляет старый пёс-вояка, а не скулит, помощи не просит у неё - брезгует.
Ей бы спешиться да помочь, да отдать коня раненному, или догнать покачивающуюся в темноте спину Ярогоры - дернуть за плечо, развернуть к себе, нащупать под сердцем рану да затянуть её серыми бинтами...
Нет. [Морщит нос, вдыхая прелый весенний морозец] Не заслужили. И никогда не заслужат - просто по праву рождения.
Проклятые латные люди, сыны проклятых, отцы проклятых.
В ЖИВЫХ ОСТАВЬТЕ ДЕТЕЙ И ЖЕНЩИН
РЕМЕСЛЕННИКОВ И ОРУЖЕЙНИКОВ, ПРИСЯГНУВШИХ
ОСТАЛЬНЫХ - ПОД НОЖ.
Рената тянет поводья до кровавых хлопьев на лошадиных губах - конь, согнувшись, плечом сходит с тропы и проваливается в снег по колено. От воинов смердит нестерпимо - железом, страхом и смертью, сочащейся из каждой раны, из каждой тени. Стоит за плечом, незримая...
Жимолость знает её запах - химический, горький, жженый.
Рената знает её вкус - кислый, от него немеет язык.
Яга знает её в лицо и совсем-совсем не боится, но и насмехаться не позволит; встречает, как добрую подругу, дарит ожерелья из вражьих зубов и льет девичью кровь в её кубок. Привечает.
Провожая, захлопывает дверь на семь железных засовов и сыплет соль у порога.
---
Конь ныряет брюхом в снег и глухо ревёт, грудью утопая в сугробе; сбивчивое дыхание поднимается клубами пара в ледяной черноте, и замирает на вдохе, и прокатывается по лошадиной шкуре крупная судорога.
Рената спрыгивает в снег.
Вздымаются раздутые бока раз, другой; сводит тонкие ноги. В лошадином оскале что-то взгляд притягивает: рассматривает долго, в память впечатывая частокол желтых крупных зубов, обагренных кровавой слюной. Что-то языческое в этом есть. Что-то страшное - и притягательное - настолько, что глаз не отвести.
Воздуха! Со свистом вырывается выдох и красные брызги из раздутых ноздрей. Ощущение близости Смерти щекочет горло.
Вот она, за плечом.
За правым или за левым, Рената?
НЕ ОГЛЯДЫВАЙСЯ
---
Рената, выгнувшись и хрипло, загнанно вздохнув, плечом сходит с наста и снова падает в снег: колени саднит, а одежда промокла и тяжела.
Не слышно латных людей, не почуять, не увидеть. Не оглядывается.
Уж видна вершина горы, на которую надо держать путь: невидимая дорога стелется под ногами змеей, вот-вот укусит.
Ускоряет шаг через силу, что лошадь, почуявшая дом.
---
В груди горит; где-то глухо ухает сова. Обрывается под тяжестью снега ветвь. Шаг проваливается, сводит судорогой мышцы. Не почуять, не увидеть.
НЕ ПОМОГУТ
Закрывает мокрые глаза, слипающиеся от инея на ресницах. Наст скребет негнущимися пальцами, карабкается, ползёт. Что за тем снегом, что за той горой?
ДОМ.
Обдает жаром, и кажется ей, что под пальцами - мех и красное золото, и рог, и жесткая шерсть; и пахнет кострами и травами, и жженым волосом; и красно-золотой диск в небе не уйдет уж никогда, будет висеть, что бельмо на глазу у богов...
Под пальцами - вся сила этого мира сжата в ладони и сидит покорной птахой, не ропщет.
Она знает, что сильнее этого мира - и многих прочих.
Она знает, что смерти нет - и не прислушивается ни к булькающему хрипу в груди, ни к стонущим от напряжения связкам.
Никто не жалеет загнанных лошадей. Лошади же быть добитой из жалости - высшая милость и благо.
Под обветренными, сбитыми пальцами - кровь и вода, и бесконечная, бескрайняя снежная пучина, в которую Рената падает лицом. Сводит ноги. Когда затихает скрип и визг взбудораженных птиц, наступает мертвая, страшная тишина.
От прерывистого дыхания влажно, вмерзает лицо в иней и лед. И слышит скрип наста под тяжелыми шагами-лапами... волки сбежались на падаль? НЕ ОГЛЯДЫВАЙСЯ.
Когда чьи-то руки разворачивают её за плечи лицом вверх, она снова видит не своё небо: слишком чистое, слишком ясное, огнём не озаренное.
Помогли, слышишь? Помогли...
Вы здесь » Dark Tale » Архив эпизодов » [03.03 РП] Omens
