Шейли низко склонилась над каким-то отчетом, пытаясь разобрать рукописные буквы на прыгающих и трясущихся коленях. Слава богам, это не было ее собственным тиком: просто повозка ходила ходуном на ухабах.
Даже не повозка, а самый настоящий экипаж, практически карета. Тина не стала сдерживать досадливый вздох. Это был ее первый выезд за пределы Валдена в качестве (официального) начальника отдела, и кто-то решил показать свое рвение путем организации для нее комфортабельной поездки.
Шейли было совсем не до комфортабельности, она дала отмашку делать все, что угодно, лишь бы быстро добраться - ну и пожалуйста. Спасибо. Могли бы просто коня дать, по старинке, она бы не обиделась.
А сейчас приедет, как барыня, в земледельную деревеньку, в экипаже. Стыд.
Но хоть тепло.

Ещё раз тяжело вздохнув, Тина отложила в сторону отчет и взяла рапорт, полученный прошлой ночью - тот самый, который отправил ее в путь. Шейли решила ехать в качестве аналитика сама, и отказалась от сопровождения коллег или стажеров. То ли гордость новоиспеченного начальника, то ли страх оплошаться, то ли просто интуиция говорили ей, что в этом деле лишние глаза не нужны. Вообще никто лишний не нужен.
К тому же - Ярогора.
Женщину Тина знала, даже пересекалась с ней как-то пару раз в патруляже или проверках, когда Лидия снова где-то бунтовала против рутины. Ярогора в какой-то мере зачаровывала - было в ней что-то из настоящего эпоса, из книг и мифов, которые аналитик читала до того, как они стали её жизнью. Ярогора и пугала - незамутненной, еле сдерживаемой яростью, ожесточенностью и непримиримостью, особенно в самом начале, когда только начала работать в Гильдии.
Шейли пыталась не представлять себе, что из себя представляла Ярогора с филлио.
Ей и не нужно было - через несколько часов она все равно это увидит.

Повозка прибыла на закате. Высаживаясь, Тина с уколом стыда представила себе, как выглядит: женщина в объемном меховом плаще выскальзывает из кареты посреди деревеньки, в то время как от лошадей идет пар, а возница закутан в три слоя и покрыт инеем.
Впрочем, даже если это и покоробило отряд Стражей, несколько членов которого высыпало на улицу, никто не подал виду. Сам командир подошел, чтобы встретить ее и терпеливо ждал, пока она благодарила возницу и давала ему несколько монет на отогрев в трактире. Едва Тина повернулась к Турнье, тот склонился в легком поклоне:
- Госпожа Шейли. Какая честь. Вы одна?
- Сир Турнье,- ответный поклон. - Наслышана о вас. Да.
В небольшой дом, в котором обосновался отряд, зашли молча.

Отредактировано Тина Шейли (2019-05-05 14:01:07)

Тина заходит в дом и у нее перехватывает горло от запаха крови, висящем в теплом воздухе. При взгляде на Ярогору и её кровавую улыбку лицо начальницы ожесточается, а глаза темнеют. Она мрачно наблюдает за капитаном, поднимающим ее с пола, потом вглядывается в лица других членов отряда, нерешительно тянущихся в дом вслед за ней.
- Будьте добры, поставьте ее между кроватью и углом, - просьба, несмотря на вежливые слова, звучит как приказ. Шейли показывает на место в темном углу, недалеко от камина, где как раз достаточно пространства для стула. Ей не хочется снова поднимать Ярогору с пола.
Пока воительницу переносят, Шейли успевает распорядиться насчет ведра воды (или снега), кружки пива и чего-нибудь съестного, а когда все разбегаются, скидывает плащ и начинает распаковывать вещи, упакованные в портфель. Помимо письменных принадлежностей и отчетов, она достает несколько небольших пузырьков.
- Господин Турнье, - закончив с вещами, оборачивается к командиру, - у меня до сих пор нет отчета о том, где, как именно и в каком состоянии вы нашли её и её отряд. Я ожидаю письменный рапорт сразу после наступления темноты. До того момента прошу нас оставить.
Турнье отрывисто, недовольно кивает, разворачивается и уходит. Каждого следующего члена отряда, прибегающего с выполненным поручением, Шейли благодарит и отсылает, и вскоре в доме воцаряется тишина, прерываемая лишь треском огня и звуками, которые издает Ярогора.

Лицо силовика, кривящееся в кровавой маске кажется жутким, нечеловеческим, - настолько, что Тина вдруг жалеет, что всех распустила. Глубого вздохнув, она берет пригоршню свежего снега из ещё холодного ведра, сминает его в комочек и осторожно проводит им по лбу женщины, наблюдая за её реакцией.
- Не волнуйся, я просто хочу привести тебя в порядок, - негромко, спокойно объясняет она свои действия воительнице, не особо надеясь, что та её слышит. – Не могу работать, когда кто-то обмазан кровью, уж извини.

Отредактировано Тина Шейли (2019-05-05 23:42:20)

Тина сама отшатывается, когда Ярогора, сконцентрировав на ней взгляд, вдруг швыряет себя спиной на стену. Она инстинктивно протягивает было руку, чтобы удержать стража, но её останавливает скрежет предупреждения - осмысленные слова, четко обращенные к ней, прежде чем глаза женщины снова закатываются.
Шейли делает секундную паузу, переводя дух, после швыряет окровавленный ком снега в угол, отходит от Ярогоры и берет один из приготовленных пузырек: в нем белой пылью вьется растолченная таблетка от филлио. Вряд ли лекарство полностью приведет женщину в порядок, но, может быть, поможет лучше сосредоточиться на реальности.
Тина берет еще одну пригоршню снега и осторожно проталкивает ее в пузырек. Воды вряд ли наберется много, и жидкость наверняка будет горькой, но все что-то. Тина закупоривает сосуд и осторожно кладет его на печку, чтобы снег растаял, а в ожидании, коротко взглянув на мягко усмехающуюся чему-то Ярогору, читает свежие рапорты.
Хмурится, достает бумажку, чертит на ней схему, что-то быстро прикидывает и вскидывает голову, глядя на стража:
- Ярогора, сколько же ты блуждала? - голос у нее внезапно дает петуха. Даже если геометрия не была особо применима на реальные походные условия, по ее прикидкам, между смертью Беркута и моментом, когда Ярогора дошла до обрыва, где ее нашли, прошло не менее пяти дней.
И она их хоронила. Долбила мезлую, февральскую землю, вязала кресты и хоронила - всех, кроме тех, кто был в пещере.
И Тина помнит жизнь и религию до Сказки достаточно хорошо, чтобы сложить два и два, но просто необходимо, чтобы Ярогора сама объяснила ей, что случилось, так или иначе.
Словно в ответ на эти мысли, на слова, обращенные к ней, страж начинает кричать.

Отложив рапорт со схемой и с силой проведя ладонями по лицу, Тина возвращается к пузырьку, приятно греющему руку. Внутри, заполнив сосуд на три четверти, плещется жидкость. Оптимально, сойдет.
Ей совсем не хочется этого делать, особенно после сопротивления, оказанному прикосновениям, но она больше не может смотреть на Ярогору в таком состоянии.
Она подходит к стражу с открытым пузырьком, готовая применить силу, когда та вдруг фокусирует взгляд на ней. Тина видит осознание боли на её лице, слышит причмокивание, замирает и лихорадочно отвечает:
- Господь отвел, - в какой-то глупой надежде она думает о том, чтобы перекреститься, и рука сама совершает необходимое движение. - Все хорошо. Все позади. Я просто хочу дать тебе попить.

Тина внимательно смотрит на Ярогору. Речь у той осмысленная, четкая, взаимосвязанная, взгляд сфокусированный – но Шейли она, кажется, совсем не узнает. Как она думает, где находится? Бредит ли она наяву?
Черты лица стража искажаются по-звериному, и Тина решает – да, все еще бредит. Она пропускает оскорбления мимо ушей, но внимательно вслушивается в поток слов и, когда Ярогора заканчивает, спокойно отвечает:
- Нет смысла мстить за еретиков. Но что с теми, кто лежит под крестом, Ярогора? Что случилось с ними?

Тина сжимает и разжимает собственную свободную ладонь, глядя на беспокойные руки Ярогоры, переводит взгляд на её лицо. На её вопрос страж хмурится, но вместо ответа снова закатывает глаза. Ненадолго, но достаточно для того, чтобы у Шейли возникла идея завершить начатое, чтобы она кинула взгляд на бутылёк, который всё ещё держит в руке, подобралась... Но не решилась достаточно быстро.
Ярогора снова приходит в себя и даёт свой ответ, задаёт встречный вопрос, и Тина чувствует, как её мысли спотыкаются и теряют текучесть.
- Меня зовут Тина, - пытаясь быть краткой, отвечает она. - Я здесь, чтобы узнать правду.
Винг, принимая сообщение, дрожит и дребезжит металлической крышкой, и Шейли кидает на него взгляд исключительно из вежливости, чтобы со спокойной совестью полностью переключиться на Ярогору, но глаза цепляются за буквы.
Проходит секунда, другая, в течение которых Тина превращается в статую, а после выплевывает искреннее, горячее ругательство. Хочется спросить Турнье, какого хера он ходит ночью в поле и посылает двусмысленные сообщения, но время на это тратить нельзя.

Хорошо, она увидела ошибку в своих заключениях. Ярогора отряд Леви-Риччи в одиночку не хоронила - это стало бы физически невозможным. Возможно, после происшествия в пещере её в месте их захоронения не было, и это бы объяснило бы, почему Турнье не находит её следов.
Возможно, её вообще там не было, но кресты, откуда тогда кресты?
И если она уже об этом думает, то почему тело Джордаса было найдено не на прямой, лежащей от деревни до пещеры, а в паре дней пути на юго-запад?
Тина чувствует, как её мысли увязают в болоте из вопросов. Вздохнув, она берет чурбанок и садится напротив стража.
- Мне нужна твоя помощь, Ярогора, - честно говорит она. - Что случается, когда Господь не забирает мертвых?

Отредактировано Тина Шейли (2019-05-12 20:54:03)

Убила всех. Ярогора кривит губы в подобие улыбки, в жуткий, кровавый излом, от которого по спине бегут мурашки, но Тина не отводит взгляда. Сжав в кулаке пузырек с лекарством, она склоняется к стражу, поставив локти на собственные колени, смотрит почти хищно:
- Неужели? Даже Джордаса? За что же, Ярогора?

Она наклоняет голову, и её глаза совсем темнеют:
- Долго ты его по лесу гнала? Вдаль от деревни? Вымотать хотела или просто поиграться?

Отредактировано Тина Шейли (2019-05-16 16:45:02)

Мгновение - и Ярогора зависает над ней, огромная, лицо - кровавая маска, над внезапно ставшей крошечной Шейли, нос к носу, хрипит и плюется, и опрокидывает резко отклонившуюся назад, вскрикнувшую Тину. Та еще в падении замирает и сжимается, ждет удара, пинка или чего бы того ни было.

Тишина. Шейли, не отрывая взгляда от вновь угомонившейся Ярогоры, рывком садится, потирая ушибленный бок, морщась, окунает в ведро с водой и кусочками снега руку, чтобы вытереть лицо от плевка. Униженная, испуганная, она переводит дыхание, лихорадочно раздумывает, что сделать, чтобы поставить пленницу на место, но так, чтобы у той не было возможности применить силу (откуда у той сила, в её-то состоянии?), стоит ли написать Турнье немедленно, чтобы казнил...

Мысли останавливаются, когда Тина видит, как на лице Ярогоры сначала вырисовывается боль, потом раскаяние, а потом по её лицу начинают катиться слезы.

Тина медленно встает на ноги, вновь ставит чурбанок в вертикальное положение - подчеркнуто точно на то же самое место, - и вновь садится напротив Ярогоры. Глядит на пузырек с лекарством в руке, переводит взгляд на стража:
- Это всего лишь лекарство, чтобы прояснить твой разум и твою речь, - откупоривает бутылек, - чтобы молитвы читались легче.
Ярогора говорит дальше, и Тина дает ей досказать, внимательно слушая, прежде чем встать и приблизиться, осторожно приставить пузырек к её окровавленным губам, тайно готовясь отпрыгнуть в любой момент.
- Будет горько, - пытается предупредить Шейли, но страж, очевидно мучимая жаждой, опустошает сосуд в один глоток и даже не морщится. Тогда Тина хмыкает, - Подожди, я дам тебе воды.
Пиво из кружки выплескивается за дверь, - не хватало ещё споить допрашиваемую, - Ярогора получает небольшую порции снежной воды, и Шейли вновь садится напротив стража, внимательно вглядываясь в её лицо, ища признаки того, что лекарство подействовало.
- Что ты хотела объяснить Джордасу? - осторожно спрашивает она.

Отредактировано Тина Шейли (2019-05-16 19:17:34)

Ярогора начинает отвечать и, вслушавшись, Тина хватает одну из бумажек последнего винга и записывает, начинает спрашивать себя, как связаны слова стража с той запиской, которая последняя пришла от Турнье, и, кажется, ей практически удается сделать довольно-таки логичный вывод, подготовить следующий вопрос. Ярогора делает паузу, и Шейли открывает было рот, но замечает взгляд стража на винг. Непонимающе хмурится в ответ на её слова, с видимым неудовольствием поворачивается к новому посланию, засовывая бумажку с записями в карман...

Стул в углу комнаты пуст.
Бутылёк в руке полон.

Она теряет контроль над телом, закрывает глаза, а открыв их, внезапно находит себя в экипаже.

Листы отчета выпадают из ослабевших рук. Из горла рвется крик, и Шейли ловит его ладонями, пытается дышать вместо этого, но вдохи получаются короткими и безвоздушными.
Что происходит где она она не должна что происходит быть здесь ведь только что была там это ЧТО ПРОИСХОДИТ невозможно нелогично не
Легкие наконец-то наполняются воздухом, и Шейли делает несколько жадных, глубоких вдохов, чувствуя, как отступает паника. И все же.. Что происходит?

Её руки путаются в тяжелом меховом плаще, когда она выглядывает из окна. Однообразный пейзаж, белые поля, обрамленные линией куцых деревьев, знакомо, но неузнаваемо.
Они проезжают еще несколько десятков метров, и, когда из-за деревьев в поле зрение выплывает та самая деревенька, сердце Тины падает камнем.

Пока это не случилось снова, больше сюда не приезжайте.

Она выходит из экипажа словно во сне, вцепившись в свой портфель, забывает поблагодарить возницу. Смотрит на Турнье практически потеряно, представляется рассеянно, но перед тем, как войти в избу, вдруг медлит и цепляется за его локоть, увлекая в сторону:
- Подождите, у меня есть к вам пара вопросов, - выдыхает тихо. - Сколько... сколько времени вы уже стоите здесь лагерем, командир?

Тину бросает в жар и холод одновременно - и она не знает, происходит ли это из-за мехового плаща, который вдруг перестает быть подходящим для погоды, или из-за всего остального: обеспокоенно нахмуренного лба Турнье, усталой агрессии проходящих мимо крестьян и мирного, идиллического шелеста листвы.

Турнье спешит в дом, сбегая от дальнейших вопросов, и Шейли не успевает схватить его за руку. Под любопытными взглядами отряда она скидывает плащ, нервно сминает его в клубок, делает глубокий вдох и заходит в избу вслед за командиром.

Зрелище - знакомое, но всё ещё бьющее под дых.

Тина не глядя швыряет плащ на койку, роется в портфеле. Из трёх пузырьков с лекарством от филлио она находит лишь два.
Рычит ближайшему солдату:
- Ведро воды сюда и кружку, бегом, - и того сносит ветром, не то от её тона, не то от красноречивого взгляда его командира.
Так. Тина подходит к Ярогоре ближе, заглядывает ей в глаза:
- Ты меня помнишь, - не то вопрос, не то утверждение, не то требование. - Верь мне.

Воду приносят очень быстро, но какое-то время уходит на то, чтобы перелить содержимое кружки в пузырек с узким горлышком. Вода льётся на руки, на пол, но Шейли не обращает на это внимания. Закупоривает пузырек, встряхивает, снова вытаскивает пробку и кивает Турнье на Ярогору:
- Мне нужно, чтобы она это выпила. Держите крепче.

Сама она подходит к стулу вплотную, упирается коленом в сидение между ног воительницы для равновесия, зажимает ей нос и надавливает, заставляя ту запрокинуть голову.

Не отводить взгляда.

Едва страж приоткрывает рот, Тина дожидается выдоха и вливает содержимое пузырька, в следующее же мгновение отпуская нос и зажимая Ярогоре губы ладонью.

Она уже успела обдумать этот план несколько раз - ещё когда за окном выл февраль, - но воплотить его стало ничуть не легче.

Прости.

Отредактировано Тина Шейли (2019-05-26 21:46:36)

Ещё секунду перед этим кричащая Ярогора пьет жадно, обмякнув без сопротивления - так, как будто и не нужно было её заставлять, и Шейли чувствует, как уколы совести становятся ещё пронзительнее.
Пристально наблюдая за стражем, она замечает взгляд той через Тинино плечо, мельком оборачивается, но не видит ничего, кроме обычной деревянной двери. Движением плеч стряхнув побежавшие по спине мурашки, она кивает Турнье, - "благодарю, покиньте нас", - подхватывает знакомый чурбанок и вновь садится напротив Ярогоры.

Глубоко вдыхает и выдыхает, дожидаясь, пока последний из отряда не покидает комнату.
- Всё-таки здесь, - повторяет она. - Не то чтобы у меня был выбор, Ярогора. Я не могу уйти, пока не узнаю правды, - внезапная искренность вырывается сама, и Тина понимает, что она действительно не может уйти. Она не может просто так сказать вознице поворачивать и ехать обратно в столицу - она не может бросить Турнье и его отряд в этой дьявольской ловушке, она не может бросить Ярогору. Она должна понять, что тут происходит.
Возможно, существует вариант просто забрать стража с собой в Валден и уехать отсюда, но...

Но кто знает, какие показания необходимо будет подвергнуть проверке.
Показания. Тина вспоминает про записку, шарит по карманам. Вот оно. Вопрос, как он записан, больше не актуален, но возвращает ход мысли.
Под ясным, трезвым взглядом Ярогоры в ней поднимается волна вопросов, торопящих, заставляющих сердце сжиматься. Скорей, ей нужны эти ответы как можно быстрее, до того, как всё вновь начнется сначала.
Она решается на прямой вопрос.
Отчаянный.
- Ты говорила, что хотела объяснить Джордасу, что Господь примет павших от ваших рук. Ваших. Он помог тебе, не так ли? Он убил Беркута. Положение тел в пещере это подтверждает. Почему? Что произошло?

Отредактировано Тина Шейли (2019-05-28 18:27:07)

Лицо Ярогоры изменчиво, и черты его выражают то звериное, то мученическое, то стражническое, но Шейли чувствует, как время утекает у нее через пальцы. Ей хочется кричать Ярогоре, что правда всегда - здесь и рядом, просто скажи, дай тебе помочь, хватит всего этого, возьми себя в руки

Охваченная мгновенной яростью, она замахивается для пощечины, но мир вокруг темнеет, и последним погасают лукавые глаза Ярогоры.

Раскрытая ладонь рассекает пустой, застоявшийся воздух, и, словно по её команде, земля под её ногами - нет, вокруг нее, - начинает дрожать. Животный инстинкт гонит её к свету, - только бы не засыпало, только бы не - и она бросается на дверь перед ней всем весом.

Серый свет бьет в глаза и Шейли оглядывается, болезненно щурясь. Сцена кажется ей странно знакомой, и она словно бы уже знает, где должна лежать пушка, а где - одежда. Смаргивая непрошеные слезы, она задается вопросом, где она всё это видела.

Когда слышится звук разрезающего воздух бомбардировщика, она по какой-то странной, старой привычке бросается на землю, закрыв голову руками. И её озаряет.

Отчеты в бюро Черчилля. Какой-то умник решил принести фотографии с поля военных действий, чтобы включить их в военную сводку - "для большей достоверности и поднятия боевого духа". Его погнали в шею, но они с коллегами ещё долго молча сидели, разглядывая то, что скрывалось под всей пропагандой.

Отбитой на печатных машинках их пальцами.

Тина раскрывает глаза и видит бежевые обои в мелкий желтый цветочек, кружевную занавеску - и узнавание нарастает в ней, вместе с громкостью сирен. Лондон. Дом.
- Mother! - с ужасом осознания зовет Тина, вскакивая на ноги, опрокидывая стул, на котором сидела, роняя книгу ирландских мифов с колен. Ноги заплетаются в юбке, когда она вырывается из комнаты в темный коридор. Она кричит как можно громче: - Mother!
Она мечется по комнатам, проверяя, не прикорнула ли где старушка, и отчаяние пробирается до самого нутра: она помнит. Она всё это уже делала. Она знает, чем это закончится, она знает, что она не найдет мать в комнатах, она...
Она всё равно это делает.
- Fucking bloody shit, - всхлипывает она, дергая дверь в запертую комнату, чувствуя, как теряет драгоценные секунды, и трясущимися руками пытается вставить ключ в скважину.
Голос радио, обычно гремящий по всему дому и ныне повторяющий, что это не учебная тревога, теперь заглушается воем и свистом, когда Тина наконец распахивает дверь в комнату. На фоне окна вырисовывается человеческий силуэт, и она бросается к нему, начинает тормошить, тянет из кресла на свет.

Возможно, в этот раз всё будет по-другому. Возможно, они успеют.

Отредактировано Тина Шейли (2019-06-08 21:27:05)

Руки матери ловят её и прижимают к себе, и Тина не может по-другому, кроме как начать плакать. Она целует мать в щеку, вдыхая родной запах, и шепчет прерывистые извинения - за всё это, за месяц молчания и пряток, за собственный эгоизм.

Это не то, как было в воспоминаниях, но ей всё равно. У нее сейчас не осталось больше ни воспоминаний, ни прошлого – только настоящее и слова вперемешку с рыданиями, рвущиеся из нее.
- Я знала, я знала, что ты меня дожидалась, я знала, что ты меня не бросила, прости меня, прости, - прижимает она губы к морщинистому лбу, гладя седые волосы.

Дрожь идет по полу, и Тина, очнувшись, лихорадочно тянет мать за собой на выход, на улицу. Для начала, на них не должна упасть крыша в их собственном доме, не должно завалить обломками – а со всем остальным они разберутся по ходу дела.

Прохладный ночной воздух, полный воя сирен и машинного свиста, щекочет горло запахом дыма. Шейли крутит головой, пытаясь сообразить, что делать дальше и, подхватив под локоть старушку, прижав её к себе, отправляется в сторону сквера неподалеку. Там темно и относительно безопасно – и нет домов, ставших предательскими ловушками.

Господи, неужели они успеют. Господи, пожалуйста.

Страха больше нет - как нет боли в ноющих руках и сбитых ногах, как нет холода, кусающего плечи под тонкой блузкой, как нет стучащей в оглушенных ушах крови. В Тине нет ничего больше, кроме так тихого, но жаркого нежелания сдаваться.
Нежелания отпускать.

Обойдетесь, мрази.

Когда они падают на колени, когда на них несётся волна пыли, жара и грохота, когда мать начинает кричать и биться в дрожи, - такой по собственной шкуре знакомой, раскалывающей кости дрожи, - Тина все ещё цепляется пальцами за сухие старушечьи плечи, накрывая её своим телом. Цепляется крепко, отчаянно, наверняка оставляя синяки - намертво.
Не отпускает, пока на их головы ложится пыль, пока затихает сирена, пока мимо в панике проносятся люди, пока мать вопрошает небо и землю.

Тина не знает, за что, но знает
кто
и
почему

И ярость поднимает её на ноги снова.
- Вставай, - говорит (командует?) она матери, и внезапный металл в её голосе срабатывает. Шейли вновь обнимает старушку, кладет её руку себе на плечи, пытаясь поддержкой и прикосновением сгладить чужую дрожь.
- К чертям это всё, мама, к чертям их всех. Завтра же уезжаем в Уэльс, а все остальное к черту, - шепчет она матери, помогая ей делать шаг за шагом, перечисляя в мыслях проклятия.

К чертям Черчилля, к чертям Лондон, к чертям Британию, к чертям всех святых и богов.

Она успевает помянуть и Корону, когда по их лицам скользят лучи фонариков, а неподалеку раздаются голоса, отрывистые, четкие, военные. Тина поднимает запыленную голову как раз вовремя, чтобы увидеть молодого солдата, устремившегося к ним.
- Мы эвакуируем всех из района! - его голос звенит напряжённо, он пытается скрыть свой ужас за грубостью, но у него не получается. - Вы ранены? Если нет, немедленно в грузовик!
Шейли ощетинивается, пытается задать уточняющие вопросы, но язык заплетается, рука матери с надеждой сжимает плечо, а солдат уже устремляется дальше.

Спасать уже некого.

В грузовике уже сидит несколько человек, и Шейли видит, как её мать ищуще вглядывается в чужие лица. Сама она просто закидывает голову, уткнувшись гудящей, онемевшей макушкой в деревянные доски.
Страшно хочется курить.

У Тины полный рот дыма, и она задыхается им. Прижимает руку к груди, где саднят лёгкие, скребёт по скамье рядом с собой - здесь же, здесь только что сидело сухое, дрожащее, но теплое и живое тело.
А теперь только жесткое, ледяное дерево - на ощупь как чувство вины, пронзительное, шершавое, всепроникающее.
Ломающее.
Тину сгибает вдвое.

это был декабрь и все это уже было и она меряла шагами это чертово заснеженное маковое поле и не могла поверить не могла поверить не могла уйти ждала и надеялась что если это рай то и она придет совсем скоро не дождалась ушла решила что выжила бедная как она там без меня а потом поняла где оказалаль поняла что именно случилось поняла и ЕЁ ВЫВЕРНУЛО НАИЗНАНКУ ОПРОКИНУЛО И ЗАМОРОЗИЛО

Тина отнимает руки от лица, проглатывает крик, вглядывается в клубящуюся тьму и твердит оправдания, выученные наизусть, словно молитву:
- Я не хотела. Я искала. Я везде искала. Я просто опоздала. Я...
Давится словами и воздухом, но не может остановить продолжение:
- Я всё сделала, что могла, кроме одного: я ей ничего не рассказала. Она ничего не знала из того, настоящего, а я... - из груди вырывается долгий, дерущий горло свист.
Держала её в неведении, - хочет сказать она, но дышать становится окончательно невозможно.

Грузовик цепляется колесами за какую-то особенно глубокую выбоину, его ведёт в сторону, и на мгновение не слышно ничего, кроме воя ветра и хлопанья крыльев-брезента.
Мгновение невесомости выбивает дымный выдох из груди - вместе со всеми эмоциями. Остаётся то единственное, эгоистичное, пробирающее до костей и мгновенно прочищающее голову.

Когда машина приземляется, грохот возвращается - все сразу, громче, чем было, громче, чем правильно, и мир становится набекрень.
Вопросы возвращаются вместе с разумом. Что она здесь делает? Что происходит? Как она здесь оказалась?

Ветер затихает, брезент опускается на головы. Тина с трудом встает на четвереньки, опирается на пол, ставший стенкой, чтобы голова не кружилась так сильно, и ищет взглядом чернильную фигуру. Слова продолжают катиться из неё:
- Моя мать мертва уже тридцать лет как, - костяшки пальцев, вцепившихся в скамью, белеют, пытаясь сдержать дрожь в руках. - К чему моей матери моя память - если я не вспоминала, ни день тот, ни предыдущие, чтобы не бередить? К чему эти воспоминания, кому от них лучше? - теперь её трясет уже всю. - Пусть бы лучше её, и всех остальных, помнили те. Чтобы тех до конца дней и ещё дальше, да во все дыры, всё за эту чёртову войну.

Она поднимается на выдохе, пытаясь откинуть брезент, выпутаться, выйти на морозный холод - к выходу.
- Нам - ей - нужно было единственное: правда. Просто правда. Она бы не спасла, но мы бы... Она бы умерла, зная, из-за чего. За что.
Ни за что.

Отредактировано Тина Шейли (2019-07-21 04:10:00)