Ему следовало быть готовым к такому повороту событий, но он не был готов. Совершенно.

Наедине с собой, когда тревога, царапавшая изнанку головы, наконец отступала, Тень вполне мог понять, почему. Где-то в глубине души, даже спустя три десятка лет, он по-прежнему надеялся на возвращение. На то, что когда-нибудь в Валдене станет достаточно спокойно, чтобы это перестало будить его по ночам: предсмертными воплями, подтачивающим изнутри чувством собственной вины. Когда-нибудь это перестанет быть его личной ответственностью — вот что думал Тень всего несколько месяцев назад. Когда-нибудь он сможет вернуться к своим пациентам, к своим экспериментам и вечерним чаепитиям в компании себя самого.

Не сможет. Она исчезла — и это стало ясно наверняка.

«Тиамат мертва», — объявили в гильдии. Когда Тень впервые заявил, что это не так, все они — даже первый отряд — дружно покачали головами. «Это сложно пережить и осмыслить», — сказали они тогда. — «Это сложно пережить, но ты должен».

Идиоты. Целая гильдия идиотов. Что бы ни говорил Тень, какие бы слова ни выбирал — никто не верил; но сам он знал наверняка. Нюх повелителя ужаса практически создан для того, чтобы за версту чуять любую смерть. И Тиамат не ступала в Чертоги.

Насмешливое «господин Тень» очень скоро превратилось в осторожно-почтительное. Примерно тогда, когда он размозжил лицо излишне ретивого мальчишки из архивов о поверхность его же письменного стола. Прозвище, доставшееся Теодору Ноксу по вине Тиамат, волочилось за ним мёртвым грузом даже после её гибели — и он злился. На прозвище, на пустоголовых коллег, на участившиеся в последнее время приступы филлио. На себя самого.

Шутка ли — превратиться из одного человека в совершенно другого за какие-то полгода. И если от филлио у Тео Нокса были пилюли, то от «господина Тени» лекарства пока не изобрели.

Наверное, осознание этого простого факта и стало последней каплей. В конце концов, разве ему было, что терять?

Вот только теперь, кое-как заставив себя преодолеть порог башни, Тень разом ощутил, как на душе заскребли все сорок кошек одновременно. Слишком высока была вероятность наткнуться на знакомое лицо. Слишком сильно не хотелось объяснять, что именно он здесь забыл. Разговора с охраной ему, право, хватило.

Поглубже запрятав нос в складки шарфа, Тень побыстрее проскользнул в левый коридорный проход. Хотя бы по злополучной лестнице идти не придётся — кто-кто, а она точно узнаёт. Снова запрёт где-нибудь в районе двадцатых этажей — и сиди там до следующего Кануна...

Дверь распахнулась перед его носом раньше, чем он успел постучать: пришлось даже отпрянуть неловко, сделав полшага назад, прежде чем одарить Раневскую хмурым взглядом. Ещё одна мерзкая особенность: раньше Тень хотя бы контролировал свои антипатии целиком и полностью, а теперь ощущал себя чем-то вроде одичавшего пса, готового кидаться на любого излишне улыбчивого встречного. Бред.

— Добрый день, — проронил он как можно нейтральнее, собираясь с мыслями и стягивая с плеч тяжёлый плащ. — Софья, полагаю? Теодор. Спасибо за скорый ответ.

Выглядела хозяйка кабинета предельно безобидно — одно это уже вызывало желание брезгливо поморщиться и окунуть голову в какой-нибудь таз с водой. Что угодно, лишь бы смыть с себя гадкое чужеродное ощущение. Оставалось надеяться, что обойдётся без предварительных бесед о погоде — даже она, как назло, была прямо под стать настроению.

— Так где я могу...

Что? «Вывалить все свои проблемы»? «Получить свою порцию утешающих вздохов»? «Уронить своё бессмертное тело»?

Ладно, всё это точно было сложнее, чем он представлял.

Плащ провисает на вешалке, как покойник — в петле, и Тень почти лениво отводит взгляд. Чай. Да, чай пришёлся бы как раз кстати, чай всегда успокаивает — напоминает о родных четырёх стенах, должно быть. На работе Тень чай никогда не пьёт.

Сейчас для чаепитий тоже не время и не место; кейтеринг не полагается, напитки — с собой. Он нащупывает во внутреннем кармане жилета знакомую форму флакона и успокаивается. Совсем немного, но достаточно для того, чтобы не одёрнуть края шарфа в третий раз за прошедшую минуту. В первые дни он не снимал эту штуку даже тогда, когда отправлялся ко сну: теперь ограничивается редкими выходами в свет и общением с подчинёнными. Последний раз шрам — и она вместе с ним — давали о себе знать одиннадцать дней назад.

Кажется, именно тогда мысль обратиться к кому-нибудь вроде Софьи Раневской впервые пришла Тени в голову.

И вот он здесь. Заглядывает в бумагу, щурится от вязи однообразных бюрократизмов и только в самом конце — поднимает на Раневскую почти насмешливый взгляд без тени улыбки. «Нет права разглашать». Уж больно настойчивый комментарий; неужто она тоже верит в эти сказки про жажду власти и предательский удар со спины? Любой мало-мальски сведущий в теории магии умник догадался бы, что повелителя ужаса так просто не прикончишь. Но, видно, к драматичным развязкам народ в Страже относится с куда большей теплотой, чем к здравому смыслу. Неудивительно.

Когда он ставит подпись, то мысленно проклинает свою сговорчивость, свою чувство личной ответственности, своё «да» тридцатилетней давности. Чёрт бы побрал всю эту гильдию вместе с её безрассудной главой. Или, скорее, даже слишком рассудочной.

— Хорошо, — просто говорит Тень, возвращая перо Раневской. — Рад это слышать.

Потому что где-то очень глубоко в душе он действительно рад. Лишние толки за спиной теперь ни к чему, их и так хватает. Ещё парочка новых тем для обсуждения грозили обернуться для гильдии очередным «мальчишкой-из-архивов». Тень до сих пор помнит, как разливалось — от ладони и вверх, вдоль локтя, — приятное щекочущее ощущение. Руки, прежде сохранявшие жизнь, теперь годились лишь на то, чтобы эти жизни отнимать. Ирония. Да и чёрт с ними.

Прежде чем приземлиться на край софы, Тень внимательно осматривает место собственной экзекуции. Раневская готовилась; мысль об этом вызывает в нём не столько сочувствие, сколько его призрак, один только силуэт. Комфортные подлокотники и мягкие подушки — это, конечно, прекрасно; вот только даже собственная смерть в последние недели не помогла бы Теодору Ноксу полноценно расслабиться.

Впрочем, есть кое-что, что может.

Он достаёт из кармана дожидающийся своего часа флакон и взвешивает его в ладони, прежде чем прикончить содержимое в пару глотков.

— Экстракт синего шалфея, — поясняет Тень секундой позже. Говорить с кем-то, не глядя этому кому-то в глаза, — ужасно непривычно. — Ничего слишком хитрого, самый обыкновенный яд быстрого действия. Делает жертву в разы уязвимее к ментальной магии на... какое-то время. Достаточное для того, чтобы мы уложились в пару часов.

Чужая осведомлённость не должна стать для Раневской сюрпризом. Глупо было бы записываться к ней на приём, не уточнив всех подробностей о методах работы. Тень уточнил. И именно поэтому пришёл сюда, а не к какому-нибудь другому любителю послушать чужое нытьё за пару сотен звонких лайнов. Тень знает себя, знает то, что не сможет говорить много. Столько, сколько полагается по методологии Раневской. Поэтому — экстракт.

Потому что первый же вопрос бьёт по ушам колокольным звоном. Тень морщится, окончательно опускаясь на спинку софы, и выдавливает из себя тяжёлое, грузное:

— Всё.

Темнеет.

Сначала ты видишь только его — склонившуюся в изломанной позе фигуру, нависшую над фортепиано. Ладони Теодора Нокса почти касаются крышки, но ещё не тронули клавиш. Пока что — нет. Он недвижим. Его голос раздаётся отовсюду разом, и, когда он звучит снова, ты замечаешь здесь ещё одного человека. Девушку.

— Раскаяние.

Она — светловолосая, немного растрёпанная — сидит совсем недалеко от фортепиано, на таком же стуле, что и Теодор Нокс. Она протягивает к нему руку и едва-едва не дотрагивается до чужого плеча кончиками пальцев. Ты знаешь, что ей, вне всяких сомнений, хочется дотянуться. Точно так же, как этого хочется Теодору Ноксу.

А потом его голос опять звучит из пустоты:

— Тоска.

Чуть дальше от незнакомой тебе девушки расположился ещё один стул, повёрнутый к фортепиано спинкой. Чтобы узнать того, кто сидит на нём, тебе не приходится прилагать никаких усилий. Это Морган Монтгомери, твой непосредственный начальник. Его лицо — непроницаемая маска; и прежде чем ты успеваешь приглядеться, Теодор Нокс говорит снова:

— Вина.

Та, что сидит ещё дальше — намного дальше от первых двоих — прижимает руки к груди и держит глаза закрытыми. Ты словно проходишь сквозь невидимый барьер, который отделяет мир этой женщины от мира Теодора Нокса. Кажется, ей больно. Или, по крайней мере, так думает сам Теодор Нокс.

— Скорбь.

Последний стул возникает совсем рядом с предыдущим. Если бы этот мир наделил тебя материальным телом, ты бы наверняка отшатнулась от него почти инстинктивно — настолько тяжело тебе даётся даже один спешный взгляд в эту сторону. Единственное, что тебе удаётся заметить: этот человек похож на Теодора Нокса, как две капли воды.

Ты ждёшь. Неизвестно, сколько времени успевает пройти в реальном мире, но здесь Теодор Нокс не произносит ни слова часами. И тогда ты понимаешь: нужно сделать выбор. Он определит, с чего вы начнёте беседу.

Руки Теодора Нокса — по-прежнему в миллиметрах от крышки фортепиано; четверо людей в его голове стягивают пространство комнаты тугими нитями, превращают его в паутину. Возможно, твоя задача состоит в том, чтобы распутать её. Или всё-таки — не навредить?

«Расскажите о тоске».

Он дёргается, будто от падения во сне, но глаз не открывает — только жмурится сильнее прежнего, до боли сдавливая веки. Никто не называет имени Моргана Монтгомери, но оно оседает тяжёлой дымкой — поверх лица, груди, рук. Эти руки Тень подносит друг к другу, складывая в слабый замок. Забывать и избегать годами ради того, чтобы теперь — вспомнить?

Тени хочется отказаться, и тогда он говорит:

— Как часовой механизм. В башне.

Это плохая идея? Пускать в свою голову чёрт знает кого и чёрт знает зачем. По капле из себя выдавливать то, что бережно хоронил тридцать лет подряд. Тратить дыхание и звать на помощь вместо того, чтобы сберечь и преумножить остатки в лёгких. Это плохая идея?

— Старый. Треть века. И ещё...

Вздыхает. Встряхивает головой в беззвучном: «Нет». «Нет. Позвольте мне лучше показать».

И показывает.

Когда ты тянешь за нить, всё приходит в движение, будто по велению умелого кукольника. Растворяются в пустоте лишние силуэты. Пальцы Теодора Нокса касаются клавиш. Морган Монтгомери поднимается с места, убирает руки в карманы — тебе хорошо известно это движение — и ступает прочь.

Он оборачивается всего раз; во взгляде — ничего, кроме пустого, терпкого презрения. Теодор Нокс пропускает аккорд. Тебе кажется, что вы остаётесь наедине друг с другом.

На какое-то время это действительно так. Он играет медленно, неумело, явно переоценив свои силы: мелодия чересчур сложна для того, кто коснулся инструмента впервые за долгое время. Теодор Нокс сбивается с ритма, беззвучно извиняется перед кем-то, хмурит брови — и меняется прямо на глазах.

Ты помнишь: от повелителей ужаса веет чернильным прахом; а Теодор Нокс — сплошь воздух, пропахший травами и весенней росой. Скоро ты понимаешь, почему. Скоро — но, конечно, не сразу.

Голос Тени — далёкий, негромкий — поспевает к тебе с трудом. Здесь Теодор Нокс взбирается по винтовой лестнице, и на мгновение тебе кажется, что ты узнаёшь в её очертаниях родную башню. Секунда — наваждение спадает. Они похожи, но это — не настоящая Гильдия Учёных, и даже не её призрак в глазах Теодора Нокса. Это — его Тоска.

Тоска Теодора Нокса — выточенная из ярко-медового камня башня. Вдоль её стен вьются узорами механизмы. Теодор Нокс касается их восхищённым, бережным взглядом — и в этот момент ему не дашь больше двадцати, что уж там говорить про целую сотню.

Башня расступается перед ним лестничными развилками, склоняется оконными проёмами и даже дарит несколько улыбок — лучами света, ударяющимися о металл зубчатых колёс. Впервые за долгое время ты видишь, как улыбается Морган Монтгомери.

Теодор Нокс поднимается выше, и ты, следующая за ним безмолвной тенью, начинаешь замечать высеченные на стенах надписи. Сперва совсем короткие, затем — длиннее, путающиеся друг с другом, как настоящие, живые голоса.

«Neque mors», — шепчет тебе медовый камень.

Врач и его извечный враг. Отец и его желанное воздаяние.

Ни стены Башни, ни Тень не рассказывают тебе ничего больше. Знала ли ты, что Морган Монтгомери был отцом? Знала ли ты, чего стоила ему эта потеря?

Не сейчас.

Теодор Нокс поднимается всё выше, пока наконец не достигает Часов. Здесь прохладно. Бронзовая стрелка мерно отсчитывает секунду за секундой, соединяя друг с другом тяжёлые цифры, от единицы до двенадцати. Теодор Нокс замечает что-то — там, глубже, в металлических сплетениях часового механизма. Тебе приходится обойти его со стороны, привстать на цыпочки, заглянуть Ноксу за спину, чтобы тоже увидеть её. Тонкие, зеленеющие меж часовых сцеплений лепестки. Едва распустившуюся.

Ты ожидаешь увидеть красную, но она — здесь, в Башне, в принадлежащей Теодору Ноксу Тоске — оказывается белой. Впрочем, за пределами его головы...

Да, ты уверена.

Ты ожидаешь чужих слов — в конце концов, Тень молчал уже довольно долго, — но слышишь только чуть стихший, выровнявшийся диалог клавиш. Теодор Нокс касается лепестков ладонью — и всё замирает, как тогда, у фортепиано.

Кажется, это называют двадцать пятым кадром. Ты хватаешься за голову — и здесь, и там, снаружи, — от резкого приступа боли. Почти слышишь, как впиваются в обивку дивана ногти Тени. Когда он снова начинает говорить, его голос звучит глухо и сдавленно.

Ты понимаешь: не ушёл. Забрали.

Теодор Нокс не пускает тебя дальше в этой истории. Мир вокруг встряхивает, пять одинаково острых когтей впиваются в плоть чужого сознания. Ты запоминаешь. Пять.

Когда зрение возвращается к тебе снова, ни механизмов, ни розы, ни Теодора Нокса поблизости уже нет. Башня блёкло выцветает вдалеке, на страже у неё — десятки колючих розовых ветвей, толстых, как дубовые стволы, скрывающих её в защитном объятии. Часы не идут. Тоска наконец становится Тоской: ты знаешь, что сквозь эти заросли к Башне не пробраться. Не позволит.

Теодор Нокс берёт ещё один слабый, упрямый аккорд.

Краски уходят. На стульях — трое. Теодор Нокс поднимает руки и снова склоняется над клавишами в слепом, чуть неуверенном ожидании. На тёмной спине фортепиано — там, куда он не смотрит — покоится белая роза.

Больше не слышно часов.

[icon]https://i.imgur.com/EmCvVVi.png[/icon][nick]Теодор Нокс[/nick][status]give me recipes for sorry[/status]