Его боялись, не ведая, что он, Нахтигаль, боится еще больше и себя, и собственного дара. И он, не желая навредить, только и делает, что отступает, спеша удалиться с чужих глаз, покуда слабость от голода не сподвигнет напротив – искать чьего-то общество, способного насытить… В этот раз нашли его самого – Нахтигаль, спасаясь от удушающего жара, предпочел остановиться в бесцельных скитаниях у лесного озера, проводя большую часть времени в воде. Как не хватало этой воды сейчас охладить ноющие раны…
Вой за спиной поутих: с погоней за ним наконец-то отстали, успокоившись с того, что чужак покинул границы. Нахтигаль, притаившись, слушал лес, слепо водя мордой; саднящие раны жгло, перья были мокрые от крови и пота, а лёгкие зверя до сих пор горели. Тело так радовалось передышке, какой короткой бы она ни была.
Было тихо – настолько, насколько это вообще возможно там, где всё пропитано жизнью: значит, отдохнув, он мог быть спокоен и неспешен в дальнейших поисках нового укрытия. Зверь выжидал. Продолжал слушать.
Здесь, в лесной глуши под навесом из ветвей и листьев, солнечный зной сглаживался тенью. Можно было бы лежать, прижавшись боком к шершавому стволу, сколь душе угодно, но именно-то душа, встревоженная и мятежная, призывала поскорее подняться на лапы и двинуться куда-то дальше. Что-то витало в воздухе. Что-то заставляло многих вокруг злиться и бояться, а он же, Нахтигаль, своим появлением лишь усугублял, подстегивая чужие душевные муки. Сейчас он, закрывшись стеной от всего мира, всё равно терзался виной и скорбью.
Эта жизнь должна стать искуплением, но разве он страдает больше тех, кто его окружает?.. Нахтигаль с сомнением качает головой, поднимаясь. И медленно движется куда-то наугад; каждый шаг его осторожен и мягок, будто под лапой зыбучие пески и болота, а не простая земля. Зверь колеблется перед тем, чтобы открыться разумом миру, и когда он теперь чувствует слишком много, становится вновь трудно дышать.
Слишком велик мир вокруг… Он слышит боль насекомых, разрывающих друг друга острыми жвалами. Он слышит страх кого-то маленького, затаившегося в ожидании хищника… Он слышит предвкушении и азарт охотника, идущего по следу жертвы. Он слышит так много для себя, что голова раскалывается. Его, в темноте, будто ощупывают со всех сторон многочисленные лапки, и каждый что-то стремится донести, что-то показать… Нахтигаль, пошатываясь от ран и хаоса, продолжает идти. Каждый шаг будто ножом по сердцу. Спугнул, раздавил, покалечил…
Он – монстр. Он – чудовище. Ему нет места среди живых. Среди тех, кто чувствует.
Нахтигаль продолжает идти, впитывая чужую случайную боль. Нахтигаль продолжает идти, случайно приумножая чужие муки.
Он не хочет, честное слово. Он не виноват, что скорби больше, чем счастья.
Вой за спиной вновь резанул по ушам. Так близко, что ему показалось, как слышится чье-то дыхание из пасти. Как собственная кожа мурашками покрывается от пристального тяжелого взгляда. Его нашли… снова?
Нахтигаль прыгнул, толкнувшись лапами. Прыгнул вновь, чувствуя, как ветви и сучья впиваются вновь, раздирая до крови.
Слишком. Много. Всего.
Бег по лесу дается ему тяжело. Он едва слышит или думает, что слышит деревья и кустарники. Их голос на фоне прочих звучит неразборчивым бормотанием… И все-таки этого достаточно, чтобы успешно избегать с ними столкновения.
Но мертвое, лишенное чувств и оттого голоса, бревно, попавшее аккурат под лапы, заставило полететь его кувырком. Кто-то, сведенный с ума его даром и проклятием, жаждал крови и впился в бедро, заставив зверя взвыть.
Услышанный «голос» торжества и ярости подстегнул Нахтигаля. Он вскочил, будто не чувствуя боли и липкого тепла, стремительно разрастающегося вокруг раны.
Не было времени вслушиваться в окружающие его голоса. Не было времени думать. Сейчас, ощущая чужое желание убить как свое собственное, он неожиданно ясно понимал, что хочет жить. Хочет жить дальше, продолжая жаться в стороне ото всех подальше.
В какой-то момент лесной дёрн, пружинящий под лапами, сменился, кажется, песком. Зверь устал, боль подтачивала рассудок, и все-таки из раза в раз тело находило сил для очередного прыжка.
И голоса продолжали кружить вокруг него,  забирались в самую голову, вгрызаясь острыми зубками и принося еще больше страданий.
Он до последнего не слышал криков и истошного ржания, пока чуть не влетел в… кого?..
Тяжело дыша, Нахтигаль вкапывается в землю, водя головой – пытается услышать, учуять, что угодно…
И в этот момент едва не захлебывается, будто кто-то чиркнул по горлу ножом, когда появился новый голос. Что-то проснулось? Что-то злое?.. Нет! Он не успевает предупредить. Не успевает отойти. Не успевает ничего.
Слишком много всего, он устал! Он не хотел!
И снова крики. Теперь другие. Кричат не при виде него.
Крики полны ужаса. Боли. Смерти. Зверь хочет убежать отсюда. Исчезнуть. Провалиться сквозь землю.
Как бы цинично ни звучало, но крик «голоса» в его мыслях умирающего зверя и умирающего человека, либо иного существа, способного мыслить… Они оба полны страданий. И все-таки ужас последнего ранит в самое сердце, приводя в ужас и самого зверя.
Он почти привык, пусть ненавидит себя за это, к умирающим и страдающим сущностям без разума.
Но сейчас, когда что-то или кто-то напало на этих людей, он не мог дышать. Не мог думать. Не мог двинуться, будто парализованный…
И лишь хуже оттого становилось. Лишь страшнее и больнее становилось тем, кто был смертельно ранен или пытался спастись за свою жизнь. Лишь яростнее и кровожаднее становился тот, кто упивался пролитой кровью. Лошади метались и пытались вырваться. Звенела сталь.
Кровь… Нет-нет-нет. Этот запах металла и соли раскаленными спицами вонзается ему в разум, вызывая приступ тошноты.
Нет-нет-нет! Не надо крови! Он не хотел!..
С отчаянным криком он бросился стремглав бежать.
И бежал, пока не упал без сил. Где-то далеко отсюда.
[sign]Это страхи, это жизнь вниз головой
Это бесы всё кружатся надо мной.
Моё сердце бьётся чаще и сильней,
Всё пытаясь достучаться до людей.[/sign][icon]https://a.radikal.ru/a15/2007/24/9b1acf6f8e88.jpg[/icon][nick]Нахтигаль[/nick][status]...[/status]