Тень — Теодор Нокс — не поёт. Не поёт, не подпевает даже, а от музыкальных инструментов отворачивается с какой-то особенно кислой миной на лице. Но во всяком правиле есть свои исключения.

If you're blue and you don't know where to go to
Why don't you go where fashion sits?

В «Старом Грифоне» аншлаг — и дело отнюдь не в дерущем глотку повелителе ужаса. Повелитель ужаса вызывает скорее желание спрятать голову под барную стойку или в ближайшую бочку, до краёв наполненную чем-то хмельным, — и не высовываться, пока этот кошмар не кончится. Но, в конце концов, повелитель ужаса платит. А значит, можно и потерпеть.

Puttin' on the ritz!

Теодору Ноксу погано примерно в той же степени, в которой ему было хорошо буквально полчаса назад. Теодор Нокс сбрасывает пальто на пол, вертит в руках проклятое кольцо, сжимает зубы до боли в челюсти, всматривается, всматривается всё пристальнее и пристальнее, будто и впрямь верит в то, что сумеет разглядеть. Что именно — непонятно.

И к чему была эта дурная песня?

Теодор Нокс засыпает здесь же, на диване, с кольцом в руках, а наутро слепо шарит ладонями по полу: обронил, потерял, закатилось куда-нибудь, куда же, куда же, где... И вздыхает облегчённо, добравшись до каменной кладки у камина. Всё хорошо. Нашёл.

— Спусти ко мне Аллена, пожалуйста, — шелестит Тень спустя несколько часов, сидя в родном кресле и рассматривая кольцо — кóльца — с прежним вниманием. — Да, прямо с рабочего места. Скажи Тине: за ней должок.

Тина возражать не станет.

Про себя Тень называет их «чтецами» — группку аналитиков, что общаются с вещами куда охотнее, чем с людьми. Выслушивают жалобы. Принимают показания. Считывают память. Аллен — лучший; или, по крайней мере, самый сговорчивый. Из тех, что не станут юлить.

Когда Аллен приоткрывает дверь, Тень почти теряется, почти хочет отослать его обратно: он не привык просить коллег о чём-то личном. Есть вещи, которым лучше остаться вне стен здания Гильдии Стражей; и эта — одна из них. Но ждать ещё дольше — болезненно. Тень не может. Или, что важнее, не хочет.

— Взгляни на этих двоих, — говорит он, — будь добр. Они вызывают у меня странные ощущения — наверное, магического происхождения, ничего особенного, но... Мне бы хотелось узнать. Больше. Расскажи обо всём, что сможешь разглядеть.

Кольца лежат на столе, одно рядом с другим, и Тень кивает в сторону кресла напротив, поджимая губы. Эта просьба требует недюжинного доверия, и он не понимает, почему, почему, почему же, откуда такая привязанность к нелепым безделушкам. И, будто вспомнив о чём-то, добавляет наскоро:

— Аккуратно.

Ошибки исключены.

«Ваше». «Ва-ше».

Спокойный, улыбчивый тон Аллена не выходит у Тени из головы всё время, что он проводит в дороге до Мираэля. Как это — «его»? Бред. Чушь полнейшая. Нет, ну честное слово, если бы у него была жена, он бы, наверное, помнил!

Дважды за дорогу Тень задумывается о том, что Аллен, наверное, просто пошутил. Отдел аналитики, занудные бумажки, целый день под строгим взглядом шефа Шейли — что угодно в голову может прийти, так ведь? Он даже лезет в карман за одним из всегдашних бумажных обрывков, чтобы написать Аллену пару ласковых, но тут же одёргивает себя. Ерунда. Это ведь Аллен — чуть ли не единственный, кто способен перещеголять Тину Шейли по части Абсолютно Серьёзного Подхода. Да он даже локти на стол во время обеденного перерыва не кладёт! Наверное. Не то чтобы Тень знал наверняка, но это вполне подходило сложившемуся образу.

Опять не о том.

Проклятье.

На въезде в Мираэль он долго смотрит в темнеющее над головой небо и с прежней уверенностью сжимает кольцо в руке. А потом к нему приходят кошмары. Снова.

В кошмарах Лидия в очередной раз помогает ему аккуратно вложить острие ножа в солнечное сплетение, но мягкая, тонкая, змеиная улыбка за плечом принадлежит совсем не ей, и шрам жжётся, жжётся, жжётся так сильно, как не делал уже пару лет.

Даже это не помогает ему вспомнить ничего о кольце — ни о втором, ни о первом.

«Долго не носили». Почему-то эти слова отдаются в затылке тяжёлой, ноющей болью — как после бессонной ночи наедине с бутылкой кленового.

— Слушай, я понимаю, что лет десять уже не заглядывал, но дело особое. Странное дело.

Тень мнётся, как грёбаный младшеклассник перед девчонкой постарше, ведёт плечом, вздыхает себе под нос и чешет волосы на затылке, взлохмаченные после долгой поездки.

— Просто укажи мне дорогу, ладно? Путь. Ты же мастер всех этих штук; а я уж дальше сам... как-нибудь. Как раньше.

Он вкладывает кольцо в холодные руки и молча отводит взгляд, будто ещё сильнее потревожить боится. В святилище Зунга стоит мёртвая тишина, а само божественное изваяние взирает на Тень с высоты своего роста и явно не выглядит впечатлённым. Впрочем, когда было иначе. У них с этим старым жуком та ещё история — длиною в вечность; а может, в две — если учесть, что Тень всё равно вернулся, хоть и планировал это лишь в самом крайнем... Да нет. Ничего такого он, признаться, не планировал.

— И извини, если что не так. Сам знаю — не подарок; но службу при случае тебе сослужу. Как бессмертный бессмертному, а? — Тень поднимает взгляд и хмыкает почти дружелюбно. — Ну, не дуйся.

В каменных очертаниях ему на секунду чудится дряхлая, скептичная усмешка — и это, пожалуй, добрый знак. Кольцо в ладонях Зунга ловит камнем края рваного солнечного света.

Тень ждёт.

Маленькая поганка смотрит на Тень со всем возможным упрямством, и он позволяет себе мысленный, но оттого не менее тяжёлый вздох. Вообще-то Тени совсем не нравится, что половина прохожих боязливо шарахается от него, а другая — переходит на противоположную сторону дороги, едва завидев вдалеке знакомый силуэт. Но это, по крайней мере, привычно; а вот такие моменты... Такие моменты совершенно выбивают из колеи. Дети почему-то боятся повелителей ужаса на удивление редко. Наверное, по ночам к ним приходят кошмары посерьёзнее.

— Не моё, — согласно кивает Тень, усаживаясь на корточки. — Но и не твоё, правда же?

Правда. Девчонка наверняка и сама всё прекрасно понимает. Лайнов ей, что ли, предложить... Нет, больно рискованно: если в столице этот трюк работал безотказно, то здесь, в Мираэле, можно и по щам схлопотать за оскорбление божественного присутствия. Тьфу. Было бы что оскорблять: старый дурак и усом не повёл, чтобы помочь честному смертному. Ну ладно. Ладно. Бессмертному. Невелика разница.

Тень задумчиво шарит в карманах, пытаясь вспомнить хоть какую-нибудь причудливую находку, способную привлечь внимание этой сопли. Смятая рекламная листовка, карандаш, невнятный фрукт в каменной кожуре (и сколько он здесь пролежать успел?)... Тень хмурится и молчит, пока ладонь не натыкается на что-то маленькое, прохладное, металлическое. Ну конечно. Естественно.

— А ты, может быть, знаешь, чьё? — уточняет он, чуть-чуть улыбнувшись. Второе кольцо скромно выглядывает из кармана; Тень без труда надевает его на нужный палец и протягивает ладонь девчонке — вот, гляди. Странное ощущение. — Видишь? Это — моё. А то, второе, — парное. Оба они из одного комплекта, или вроде того; я пока точно не понял. Хозяйка должна знать. Её я, в общем-то, здесь найти и пытаюсь.

Можно между делом и гильдию к разговору приплести, но ему ли не знать, какие нынче дети пошли. Все под «Границами» ходят. Незачем так рисковать.

— Я Тео, кстати, — говорит он вместо этого. — А тебя как зовут?

«Даль». Ну здрасьте. Нет уж, никакая ты не даль. Если бы ты даль, Тень не переступал бы тут с ноги на ногу на корточках, как последний идиот, и не лез бы из кожи в попытках вернуть то, что он, между прочим, дважды на свои кровные приобрёл!

...почему это «дважды»?

— Нет, Тео, — упрямо бурчит Тень. — Ты меня по прозвищу называешь. А по имени я — Теодор Нокс. И то, что я не помню свою жену, не значит, что я её не знаю.

«Не помню». Ха. Очень смешно. Как можно забыть свою жену, дурень? Сам-то думаешь, что несёшь? Бред какой. Бред, звучащий на удивление разумно, с учётом всех обстоятельств. Чуть менее разумно, чем «это всё просто горячечный сон, и через пару минут я очнусь в коктейле из виски и собственных слюней посреди таверны», но чуть более разумно, чем «у меня как будто бы нет жены, но на самом деле есть».

Уф. Ладно. Стоило бы, наверное, удивиться тому, что малявка знает его имя. А может, и не стоило: всё-таки главу Стражи даже в Мираэле вполне себе могли признавать в лицо. Куда важнее то, что эта самая малявка, судя по всему, не врёт — вполне себе в курсе о том, кому кольцо принадлежит — а может, и о том, как до этого «кого-то» добраться.

— Пожалуйста, Даль, — выдыхает Тень, стараясь не опускать взгляд — туда, к потёртым пятнам на кольце, кажущимся слишком знакомыми. — Хоть убей, не понимаю, что тут происходит, но мне её очень нужно найти. Позарез. Я как будто... забыл, понимаешь? Прозвище своё знаю. Имя — помню. А её — ну как отрезало.

Метко, ничего не скажешь. Как мясницким ножом или гильотиной. Тень сглатывает застрявший в горле ком и унимает мелкую дрожь в руках усилием воли. Не понимать — тяжело, почти страшно; едва ли он, впрочем, признаётся в этом самому себе.

Эмили. Э-ми-ли.

В такие моменты обычно говорят, что «сердце пропускает удар», или что-то вроде. Тени кажется, что он пропустил парочку жизней. Он слепо глядит куда-то вперёд, ловит девчонку в неловкие объятия и накрывает её плечи собственными руками; каждая укрывает плечевую кость, будто тяжёлым одеялом.

— Так ведь и я сюда, — шепчет Тень, — за ней.

За ней ведь?

«Эмили». Ему хочется произнести имя вслух, но не сейчас, не здесь, не при ребёнке и не при божке, решившем подшутить над ним на старости лет. Придурок. Где-нибудь в другом месте, где он сумеет сосредоточиться и перестанет трястись, как перед первым походом в Предместье под предводительством Тиамат. Но имя знакомо ему знакомо. Эмили. Как мягкими пальцами — об угол плеча. Россыпью тяжёлых тетрадей о деревянный стол. Эмили. Ля минор.

Тень приходит в себя, когда осознаёт, что кольцо — по-прежнему в чужих руках, в чужих карманах или в чужом где-нибудь-ещё; осознаёт, что это — лучший момент, чтобы вернуть его. Но медлит. И, в конечном счёте, не делает ничего — только едва ощутимо проводит ладонью вдоль чужой спины, вдоль позвоночника, хрупкого настолько, что того и гляди — переломится.

— Конечно, есть, — вторит он утешающе. — Есть. Найдём её, хочешь? Я тебе помогу. И кольцо можешь забрать — в знак нашего с тобой договора.

Если старый хрен и вправду подарил ему проводника, то, может, не так уж он и безнадёжен. Тень усмехается хрипло, выдыхает воздух в чужое плечо, прикрывая глаза, и на секунду ему кажется: вот оно, то самое пресловутое «дома», со звучащим в голове именем и бьющимся о черепную коробку, как застрявшая меж ветвей птица, воспоминанием.

Но всё исчезает. И фантомное воспоминание — в первую очередь.

— Почему говорят, что... — «Что Эмили умерла», — должен сказать Тень, но слова застревают глубоко в горле. — ...что нет её? Что с ней случилось?

Плохой вопрос. Не стоит спрашивать о том, на что не хочется знать ответа; но когда, чёрт возьми, Тень вообще отличался здравым смыслом? Здравым. Речь ведь о человеке, который забыл собственную жену.

Он морщится, будто от удара, и отстраняется осторожно, но взгляда не отводит. Нужно знать.

Тень слушает молча. Только кивает время от времени и давит из себя слабую ответную улыбку — всё ж ребёнок. Ни к чему малолетней девчонке на чужую мрачную морду смотреть, вобьёт ещё себе чего-нибудь в голову. Не нужно.

Взгляд цепляется за силуэты, за остатки того, что ещё можно достроить, довоплотить ценой мысленных усилий: вот здесь был Дом, здесь — сад, а тут... Нет, ничего. Не помнит. Никогда он возле Мираэля не жил, и сада не выращивал — если тот, кабинетный, не считать. Но можно и по-другому попробовать.

Тень опускается на корточки перед каменной кладкой и подносит руку — ближе, ближе, ещё немного, сантиметр за сантиметром. Наконец коснувшись, замирает: вдруг (как в настоящих сказках, в приличных, не как в этой) вернутся воспоминания?

Не возвращаются. В голове по-прежнему холодно и пусто, а волосы от ветра лезут в глаза.

Это почти обидно. Разнести бы остатки фундамента в мелкую каменную пыль, стоптать землю подошвами сапог, сжать, сломать, разбить в прах, до первооснов — может, хоть это поможет до правды докопаться. Почему, если имя знакомо, то место — нет? Почему каждый звук — Э-ми-ли — отдаётся в памяти тяжёлым стуком в висках, а фундамент этот, деревья, пустырь — просто картинки, незнакомые и чужие, как из книжки, которую никогда не любил?

Тень стягивает ладонь в кулак. Кольцо — вот оно, на пальце, сжимает кожу. А сжимается — сердце. Чёрт пойми, почему.

— Эй, Даль, — говорит он, обернувшись. — А случилось-то что? С ней. — Пауза. Нужно. — С Эмили.

Спрашивает, обводит ещё одним — нетерпеливым, жадным — взглядом всё, что ухватить успеет, и снова опускает руки. Промозглый ветер забирается под полы пальто, будто тоже что-то живое нащупать пытается. Глупый.

— Сгорела?

Он запоздало удивляется тому, как спокойно звучит его голос. Голос главы Гильдии Стражей: «Люди умирают». «Жена, которой я не помню, умерла». Как будто чужой; но у Тео Нокса и Тени — один голос на двоих. И делить им между собой уже нечего. Некого?

Что-то надламывается. Даль сейчас — единственная зацепка, единственная нить, способная привести его к разгадке, к правде — да хоть к чему-нибудь, чёрт подери, привести. Тень жадно ловит сыплющиеся с её обветренных губ имена и лихорадочно вспоминает. Пытается вспомнить. Шарит заледеневшими ладонями по океаническому дну, но в песке — ничего. А чужие глаза смотрят с пристальным презрением, с тяжёлой обидой. Как акула — на охотника.

Потом девчонка отворачивается. И Тень понимает: нужно что-нибудь сказать.

Граница между жизнью и смертью — вроде причудливой гармошки. Одной стороной повернётся, сложится вдвое, стянется, будто всё одно и то же. А после — опять по разным сторонам, как ни в чём не бывало. Самые умелые этими мехами ещё и вертят, как захочется. Тень-то, конечно, не умеет, но хоть правила знает назубок.

Вот только как растолковать их ребёнку — неясно.

— За ней, — твёрдо отзывается Тень, делая шаг вперёд. — И неважно, куда. Если придётся, артефактора найду, лучшего, какого только смогу — чтобы действительно по следу вывел. Да хоть за Чертоги тебя проведу. Понимаешь? Всё одно. Нет преград — они и тебе, и тем, другим, только кажутся.

Тень морщится, поджимает губы почти стыдливо: был бы здесь кто-то из гильдии, покрутил бы пальцем у виска и отправил бы в Латт Свадже на затяжное лечение. От помешательства. Так он себя, в сущности, и ощущает — помешанным, обезумевшим окончательно. Потому что слова девчонки — «Какой из тебя муж!» — будто цепкими пальцами рёбра раздвигают, ногтями вглубь забираются, лишь бы разворошить. Это всё Тень себе воображает. Но боль — настоящая. В том и дело. В том-то и штука вся.

Он догоняет Даль в несколько широких шагов, но ладонью чужое плечо накрывать — как тогда — не спешит. Только самыми кончиками пальцев проходится, почти ласково. Бережно.

— Знаешь, куда она после этого отправиться могла? Место какое-нибудь. А Дом? Много вас там, в Доме, жило? И... давно это было?

Вопросов много, а от чужих слёз свербит под рёбрами, но Тени нужно знать. Нужно. Пусть хоть всю гильдию перекопают в поисках пропавшего главы: пока не поймёт — в столицу не вернётся.

Дети непостоянны. Или только с Даль такая ерунда? Тень неловко переваливается с ноги на ногу, пару раз почти падает носом в землю, потому что девчонка сжимает его ладонь крепко, крепче, чем должен обыкновенный ребёнок в её возрасте, — и упрямо тянет на себя, заставляя сгибаться всем корпусом. Наутро опять спину ломить начнёт...

Мешанина из имён снова путается в мыслях, Тень хмурится и ворочает тяжёлые слоги в голове, будто валуны по песку. Игнат какой-то, Ли-Вар... Нет, про таких он не слышал. А потом вскидывает голову, чуть не выдернув случайно свою ладонь из чужой, и улыбается победно, от уха до уха.

— Сайлас? Сайласа я знаю! Так когда, говоришь...

Давно. Давно, должно быть. Сайлас ведь ещё при нём в башне ходил — а значит...

Тень смотрит в чужой затылок недоверчиво, склоняет голову набок и хмурится. Это ж сколько лет она уже Эмили ищет? Не меньше полусотни. Да нет, куда там, больше, должно быть: Сайлас ведь...

Проклятье.

— Помогу, — всё равно говорит Тень, согласно встряхивая головой. — Помогу, конечно. Ты, это... Всерьёз меня всегда не воспринимай — я иногда такую чушь несу, сам удивляюсь. Старость, наверное. Маразм. В общем, слушай, Даль: мы её найдём, найдём обязательно, ты только скажи — когда всё это произошло-то? Ну, с Домом, пожаром и... остальным. А потом — веди, куда хочешь. Я за тобой. Как обещал.

Нужно же понимать, когда он забыть умудрился. Уж явно не в последние лет пятьдесят: кто бы за него такого замуж выскочить удумал? Смешно. Значит, раньше. А вот насколько — уже вопрос.

К сожалению, отнюдь не единственный.

Горит. И правда.

Тень смотрит, молчит, ждёт чего-то. «Что-то» не происходит. Прогорает лес, за плотным слоем дыма кое-как просматриваются очертания Дома — не того фундамента, который он видел — сколько? — пару минут назад, а настоящего Дома. Дома, в котором жила Эмили, его жена. Что за чертовщина...

Ещё день тому назад он посмеялся бы, скажи кто, что вот так всё обернётся. Ан нет. Бывают же, мать их, сюрпризы на свете.

Тень силится разглядеть хоть одну человеческую фигуру, хотя бы силуэт, хоть что-то, что докажет: всё происходящее — не просто странная иллюзия, в которую его затащила двенадцатилетняя сопля и её игры со временем. Но дым есть дым, а пожар есть пожар. Ни зги не видно.

Он не помнит (даже такой мелочи, что уж там о жене говорить!), когда оседает спиной на промозглую листву и достаёт из кармана слегка помятую пачку сигарет.

— Тебе не предлагаю. Мала ещё.

Первые секунды Тень курит молча. Потом — начинает спрашивать. Задаёт вопросы, все подряд, что приходят на ум: про Эмили, про родителей, про годы эти дурацкие. И даже бровью не ведёт, когда девчонка признаётся в родстве с Зунгом. Шутник бородатый. Подогнал старому знакомому родную кровь, умнó, ничего не скажешь.

Докурив, Тень сминает фильтр в кулаке и морщится от колющего ладонь, дотлевшего до основания огонька. Вот и всё. Кончилось. Догорает и Дом: к тому моменту, как он поднимается с земли, небо уже как следует затянуло.

— Ты, выходит, знаешь, как Путь по одному только колечку найти? — уточняет Тень, оправляя полы пальто и сбрасывая с них налипшие листья. — Тогда веди. Только держать не забывай — вот как раньше держала. Крепко. А то ведь знаешь этих взрослых. — Смешок. — Вечно теряются.

Вопросы для Даль:
- В каком году произошёл пожар? (Может ли Даль ориентироваться по каким-то основным событиям общесказочного масштаба? К примеру, случилось ли это до становления Хипа богом или после? До перестройки Предместья? До победы над двумя драконами на Драконьем мосту?)
- Как выглядела Эмили? Почему она содержала при себе всех этих детей? Занимались ли она этим в одиночку, или у неё были помощники?
- Как давно Даль пытается её разыскать?

Тень делает это впервые за долгие годы: позволяет себе вернуться памятью к той, реальной жизни, вспомнить хотя бы немного, хотя бы самые основные узелки, не задевая уязвимых мест. Только украдкой посмотреть.

Школа. Походы. Улыбка матери, когда Дэнни заканчивает петь, и следующий за ней хмурый взгляд отца. Университет. Пациенты. Война. Долгая, слишком долгая война; здесь он зажмуривается и пробегает несколько лет, потому что — не нужно. А дальше что? Ну, как у всех: жизнь, работа. Всякое. Пока очередную войну не объявляют.

Не было никакой Эмили, так ведь? Так.

Тогда почему болезненно и согласно сжимается что-то в груди, когда Даль говорит это своё «дурак»? Дурак и есть. То ли потому, что забыл, то ли потому, что до сих пор поверить не может.

— Надо, надо. Если тянет, то пойдём, — твёрдо отзывается Тень, кусая губы. — Даже если там ничего не отыщем, то я сам — найду какого-нибудь умника, чтобы отследил. Хотя бы даже и у нас в гиль... Да-да, у нас в гильдии! Не куксись. Есть там такие. Нужно знать, где искать, только и всего.

Он уже протягивает девчонке руку, но замирает на пару секунд как будто в нерешительности.

— Ты, это... Есть-то случаем не хочешь? Или как это у вас, полубогов, заведено?

❖ ❖ ❖

За день отсутствия главы Гильдии Стражей в Валдене ничего не меняется: патрули по-прежнему несут свою вахту, башня учёных не рухнула ни на одну из окрестных таверн, пьяные драки остаются пьяными драками... Скукота, одним словом. Тень допивает свою похлёбку в пару глотков и расправляет плечи с сытым выдохом. Ну вот, совсем другое дело. Теперь можно и поискать.

— Всё ещё не чуешь, куда... Ну, куда оно тебя зовёт? — интересуется он как бы между прочим. — Вдруг тебе просто подкрепиться надо было, а? Чтоб силы точно на полную мощность включились.

Как ни крути, а сытый желудок берёт своё: на этот раз Даль несёт его сквозь улочки, площади и переулки ещё резвее, чем раньше. Когда они, наконец, застывают посреди рыночного квартала Тень отчётливо ощущает, как его начинает мутить. С-супер. Не хватало ещё наизнанку вывернуться при малявке — испугается ведь ещё.

Впрочем, нет. Едва ли детишки Зунга боятся содержимого повелительских желудков.

Тень выхватывает торговца взглядом и щурится, проверяя: тот, не тот? Тот самый, если память его не подводит. Впрочем, судя по тому, чем он сейчас занимается, доверять этой самой памяти совершенно не стоит, да и вообще...

Ай, к чёрту.

— Здрасьте. Здравствуйте. — Он суёт нос в палатку и натягивает на лицо максимально дружелюбную улыбку. — Добрый день. Я Тень — ну, вы знаете, наверное; а это вот Даль. Я колечко у вас покупал как-то... На днях. Обручальное, помните? Узнать хотел, откуда оно у вас, собственно, взялось. Ничего такого, никаких стражеских дел — здесь, знаете, сугубо, личный интерес.

В подтверждение своих слов Тень звонко шлёпает о рыночную стойку пригоршней лайнов — наугад, не отсчитывая, но с полсотни точно наберётся.

— В долгу не останусь, — многозначительно добавляет он, тряхнув одним из карманов пальто. — Только врать мне не нужно, добрый господин. А то вы знаете — мы в этой своей гильдии ложь за версту чуем. Ну?

Долго думать не приходится. Тень отстраняет изумлённую Даль ладонью, бросает взгляд через плечо на старика и кивает, не дождавшись даже, пока тот соизволит придумать цену. Двести лайнов? Да хоть две тысячи. В любой другой ситуации он бы отмахнулся от торгаша — шутка ли, такие деньги за кусок погоревшей безделушки! — но... Но.

— Спасибо, приятель, — бросает Тень, подхватывая шкатулку на руки и старательно игнорируя лезущую прямо под ноги Даль. Вот ведь маленькая... — Спасибо.

Даже оказавшись за пределами шатра, он не торопится как следует рассмотреть новую покупку. Только тогда, когда они отходят на достаточное расстояние, куда-нибудь подальше, в самый тёмный и никому не сдавшийся переулок, Тень сбавляет шаг и нащупывает своим взволнованным взглядом не менее взволнованный взгляд Даль.

Честное слово, с куда большим удовольствием он занялся бы шкатулкой дома. Есть в мысли об этом что-то неуловимо правильное, приятное, тёплое почти — но едва ли Даль сейчас согласится снова тащить его через все времена и пространства. Скажет, мол, уронишь по дороге, разобьёшь, а вторую такую взять негде. Ещё как скажет.

— Ну, как? — Тень усаживается прямо на холодный тротуар, а шкатулку кладёт посередине, между собой и Даль. Чтобы честно. — Открываем? Давай, на счёт «три». И ещё, это, приглядеться к ней не забудь. По-особенному. Как ты умеешь. Может, если кольцо не привело, то хоть она сможет. Выглядит-то... повнушительнее, да? Ну ладно, всё, всё, не болтаю. Готова? Раз... Два...

Он зажмуривается, словно перед смертельно опасным трюком, разворачивающимся на арене цирка.

— Три.

Искушение сломать велико, но останавливает Тень отнюдь не суровый взгляд мелкой Зунговны и даже не опасность обзавестись каким-нибудь мерзопакостным проклятием на старости лет. Останавливает Тень сам Тень — точнее, та его часть, которая, кажется, всё-таки помнит. Знает. Только неясно, что именно.

— Цыц, — бурчит он, пихнув Даль локтем в бок. — Сам вижу. Мне... Мне сосредоточиться надо. Чтобы вспомнить. И ты тоже вспоминай. Так и будем сидеть, пока не вспомним — ну или пока задницы насмерть не отморозим; третьего не дано.

Интересно, а Даль — с такими-то родственничками — смертна вообще?

Не о том, опять не о том.

Тень хмурит брови, чешет затылок, словно мысли пытаясь по всем сторонам разогнать, и внимательно смотрит в чужое лицо.

— Расскажи мне что-нибудь. Что угодно! О любом из ваших дней в этом самом Доме — ты их хорошо помнишь, наверняка, я уверен. Может, упоминала она что-нибудь дорогое для себя? Кого-нибудь? Чем занималась, что любила? С учёными, говоришь, работала? Значит должно быть что-то: название проекта, формула заумная, любимый сорт кофе, один из детей ваших... Любая чушь. Ты только говори.

Если это и правда сработает, у него, наверное, голова взорвётся от такого счастья. Вот прямо здесь, на улице, и помрёт от кровоизлияния в мозг. Даль наверняка удивится; стоило бы предупредить её о возможных последствиях, но Тень торопится — снова. Последние сутки он только и делает, что торопится.

Как будто не успевает. Или — как будто надеется, что ещё может успеть.

Похоже на удар под дых, выбивающий из лёгких — разом — воздух, остатки здравого смысла, всяческое представление о настоящем и, конечно, тоску. Тяжёлую, крепкую, тугую тоску, от которой мир избавил его по нелепой случайности. Он даже задуматься не успевает о том, как именно это произошло, кто и зачем отнял эти воспоминания; и ведь кажется, что сам отдал. Лишь бы не... Не всё это.

Всё это ложится ему на плечи парой ладоней, перебирает складки рубашки задумчивыми движениями и склоняет голову, чтобы коснуться губами макушки — каким-то мягким, целомудренным почти жестом. Но перед этим — годами эдак двадцатью пораньше — награждает усмешкой в ответ на сложенные на груди руки: «Вы ни черта не смыслите в равнинном шотландском Бёрнса, так что и спорить мне с вами, молодой человек, смысла нет». Да какой же я вам молодой человек, дамочка. Одумайтесь и разуйте свои, с позволения сказать, глаза. Глаза разуйте. Неужели не ясно? Разуй глаза, Тео Нокс, мать твою, отлипни от своих коленей, позови её, хотя бы руку свою дурацкую протяни, да сделай же ты хоть что-нибудь!

Тени хочется кричать — он молчит. Хочется размозжить собственную голову о мостовую — он терпит. А вот глаза, конечно, слезятся наперекор всему — физическая реакция организма, всё хорошо, всё в порядке, нужно просто переждать. Переболит.

Ну да. Как же.

Когда всё проходит, Тень уже знает, что она пропала из виду. Жмётся виском к прохладной стене, как бездомный пёс, пришедший помирать в ближайший переулок, и тихо-тихо дрожит. Забыл. Забыл, как об обещании купить молока к завтраку, как об уличном концерте на выходных, как о просьбе Тины не пускать никого в отдел до шести вечера. Забыл собственную жену, а она — помнила. Всё это чёртово, проклятое, ненавистное время. Теперь-то Тень знает наверняка.

— «Венди», — хрипло выдыхает он — беглец, подонок, кусок того, кого когда-то можно было считать приличным человеком и достойным мужем, — и смотрит куда угодно, только не на девчонку. — Ключ. Пароль к замку. Имя такое. Думали так назвать, если вдруг...

Машет рукой, роняет голову и ладонью по лицу проводит. Неважно.

— Открой ты, Даль, хорошо? — негромко произносит голос Тени из-под рукава. — Ты заслужила.