Он знает: чтобы перейти Грань, нужно принести ей жертву. В кошмарах она всегда голодна.

Бесконечный ступенчатый лабиринт лижет ему сапоги, когда он снова возвращается домой — вниз — с пустыми руками. Грань трётся о колени вёртким кошачьим хвостом, обнимает за плечи невидимыми руками, шепчет на ухо: «Я подарю тебе кое-что, дитя». И действительно дарит.

Она сплетена из углов: ни одного мягкого изгиба, ни одного гладкого поворота. Наверное, поэтому Тень не удивляется, когда узнаёт свой подарок в одном из снов.

Фигура, которая достаётся ему, — это треугольник.

«Птица, которую ты ранил», — шепчут колоннады.

«Друг, которого ты предал», — улыбаются мосты.

«Жертва, о которой ты не просил», — поют клинья арок.

Всё, к чему прикасается охотник, обращается в осколки. Это закон, но не тот, о котором думает Тень. Не тот, которому он собирается следовать сегодня — и всегда.

«Сегодня», — гласит запись в журнале. Когда Грань выбрасывает его наружу, он — впервые за две недели — снова видит белый свет.

❖ ❖ ❖

Первое, что чувствует Тень, когда угадывает в очертаниях напротив знакомое лицо, — это облегчение. Из трёх подаренных Гранью углов два не пугают его совершенно, но один — вызывает почти первородный ужас. Когда он сминал в ладонях крепкие, выщербленные чёрным камнем пороги, то думал об этом — о том, что станет говорить и чем станет объясняться, если Грань всё-таки выберет самый острый из трёх углов. Не выбрала; про себя Тень считает это самым ценным её подарком.

Секундой позже приходит осознание. Когда он смотрит на Майрона в следующий раз, то видит, какую роль он избрал для себя. Не убийцы, а мученика. «Жертва, о которой ты не просил», — зудит под кожей въедливая чёрная пыль. Этого стоило ожидать, но Тень всё равно крепче сжимает зубы и распрямляет больную ногу усилием воли. В конце концов, он уже успел дать себе обещание. Подвергнув одной угрозе, защити от другой.

— Хорошо, — вторит он почти бессознательно, на пробу делая пару шагов. Первый. Второй. Куда лучше, чем было.

Стеклянные пузырьки в заплечной сумке бьются друг от друга, и Тень легко может представить, как стекает по их стенкам мутный зеленоватый раствор. Это успокаивает — достаточно, чтобы он заставил себя встряхнуть головой и начать, спокойно глядя в чужие глаза:

— Я задолжал вам объяснение, Майрон. То место — мир повелителей ужаса — может заставить меня говорить любыми словами, но здесь и сейчас я скажу вам лишь самые нужные — и буду откровенен от начала и до конца.

Выходит хрипло, тихо и вызубренно. Тень соврал бы себе, если бы сказал, что не готовился к этому моменту; но для каждого из трёх углов были выдуманы свои собственные, особые слова. Для двух. Для двух из трёх, если быть точным.

— Там, на вершине Грани, заперто существо, о котором вы не раз слышали от меня. Её имя — Тиамат, и последние восемнадцать лет я называл её погибшей. Это ложь; впрочем, сегодня всё изменится. Для этого Грань и выбрала вас — чтобы вы помогли мне добраться до вершины, где я смогу найти её и вернуть Матери. — Он прерывается на секунду, чтобы соединить ладони друг с другом и ещё внимательнее впиться взглядом в чужое лицо. Майрон должен услышать это правильно. — Ваша роль — роль жертвы, которую я должен принести. Но вы не умрёте. Я позабочусь об этом.

«Жертва, о которой ты не просил».

Майрон Мэйнард всегда казался Тени ужасно молодым, намного моложе, чем был на самом деле. Сирота, больше всего на свете желающий расплатиться с родителем за проявленное милосердие — и не находящий ни единого способа сделать это достойно. Вот только Тень никакого милосердия не проявлял. В этом вся штука.

Он снимает шляпу, чтобы стряхнуть с неё остатки чёрной пыли, и вспоминает, на чём остановился. Вынужденные паузы выходят долгими. Времени нет.

— Я собираюсь убить её, потому что это мешает моей цели — сделке с Матерью. Неважно, в чём она заключается. Это может подождать.

Прежде чем приступить к следующему пункту, Тень морщится почти непроизвольно — и тут же списывает это на боль в ноге. Колено действительно саднит, но дело, конечно, совсем не в нём. Дело в том, что сообщать о некоторых вещах Майрону Мэйнарду — нет, Светочу, — сродни поклону в сантиметре от гильотины.

— Другая ложь — это Ловец. Отдел аналитики не может найти ничего на него, потому что я руковожу его делом. Я же являюсь единственным пособником этого человека. До сих пор он не убил ни одну из своих жертв — и не убьёт, потому что действует по моей указке. Ловец останется Ловцом до тех пор, пока я не заключу сделку. Либо — пока вы не доложите о моём обмане в гильдию. Выбирать вам.

Своё объяснение для Майрона Тень намеренно выстроил на двух столпах: непреклонной честности и праве выбора. Выбор у него должен быть всегда.

— И последняя ложь. Прошедшие две недели я провёл не в Предместье, а на Грани, подготавливая её к нашему визиту. Она успела меня неплохо потрепать, поэтому прямо сейчас я передвигаюсь с трудом. Это пройдёт через пару минут, когда подействует лекарство. На этом всё, — говорит Тень и добавляет: — Майрон.

Под его ногами — многовековая чёрная пыль, хранящая память о чужих смертях и бессмертиях, но перспектива уткнуться в неё взглядом куда приятнее, чем необходимость безотрывно смотреть в чужие глаза. Есть и ещё кое-что, о чём он обязан упомянуть.

Тень хмурится.

— Вы можете отказаться, но только сейчас. Это ваш последний шанс; едва я проведу вас на Грань, вы утратите такую возможность. Если вы откажетесь, я отпущу вас: мы разойдёмся и забудем об этой истории. Но если вы согласитесь, мне понадобится ещё кое-что. Это поможет мне защитить вас.

Он делает шаг вперёд и стягивает правую перчатку; рваными следами кожу ладони покрывает запёкшаяся кровь.

— Разрешение взглянуть на то, чего вы боитесь.

Снова это. «Связан жертвой».

Тень морщится, несмотря на то, что боль в ноге плавно сходит на нет. Если он и устал от чего-то по-настоящему, не на словах, так это от жертв, которые ему приносят. Год за годом, день за днём — жертвы, о которых он и не думал просить. Всякий норовит навязать ему какое-нибудь чёртово знамя; но он не таскал за собой знамён даже тогда, когда искренне верил в службу на благо Соединённого Королевства. Он пытался спасать людей; людей — и то, что от них оставалось. Жертва ему не нужна.

Холодная жёсткость в словах Майрона не вызывает в Тени того, что можно было бы назвать удивлением или разочарованием. Он сделал свой выбор, и это следует ценить. Тень ценит. Поэтому — склоняет подбородок в коротком кивке и отзывается:

— Вам не потребуется ни убивать, ни умирать. Сегодня это — моя задача.

Да, вполне возможно, что сегодня ему придётся расстаться с жизнью — и не раз. Кто знает, сколько нужно времени, чтобы добраться до вершины Грани: сколько минут, сколько шагов, сколько перерождений. Тень был готов к этому с самого начала, едва эта мысль впервые закралась к нему в голову.

Впрочем, нет. Намного, намного раньше.

Наверное, следует опасаться уверенности, плотно засевшей в чужих словах, но Тень не обращает ровным счётом никакого внимания на скрытое под ними предупреждение. Может быть, даже угрозу. Куда больше его волнует то, что произносит Майрон за секунду до этого. Выражения, которые он выбирает, слишком сильно напоминают Тени его собственные слова, его собственные попытки убедить себя в своей правоте. У Майрона получается ещё хуже.

«Не все секреты следует рассказывать» — почти что «не следует рассказывать никакие секреты». Пожалуй, Тень может работать с этим. Он думает, что может.

— Спасибо за доверие, Майрон.

Тень жмёт чужую руку, не глядя, — и слепнет. Буквально на пару секунд.

Этого, впрочем, оказывается достаточно, чтобы окончательно забыть о прокатывающейся по телу боли. Теперь его сжигает изнутри — и это определённо не то, что Тень ожидал здесь увидеть. Он преодолевает желание согнуться пополам, опираясь свободной рукой о стену, и делает глубокий вдох. Становится лучше.

Что бы ни произошло с Майроном Мэйнардом на самом деле, он определённо изменился. Тень помнит его страхи со времён отеля: липкие, улыбчивые, забирающиеся всё глубже под кожу с каждым новым полуслучайным воспоминанием. Эти — другие.

Но не страхи определяют человека. И даже не наоборот. В этом уравнении переменных куда больше.

— Не доверяйте ничему из того, что увидите, — говорит он, застывая у стены и вытягивая руку вперёд. Если наблюдать за процессом обращения в истинную форму, пережить его становится куда легче. Смешное слово: «пережить». — Грань легко обманет любое из ваших чувств.

Это правда. Едва ли он сам до сих пор научился не поддаваться на её прямодушные провокации. Наверное, дело в воздухе: там, за чертой, он тяжёлый, заполняет черепную коробку за считанные мгновения и вытесняет все попытки мыслить здраво. Немного похоже на то, как действует на него кленовый виски — за исключением того, что после виски не хочется выстрелить себе в висок.

— Не подставляйте себя под удар. То, что Грань избрала вас, не означает, что вы обречены на смерть. Этого не случится.

Форму удаётся удержать под контролем. В лужице под ногами Тень без труда узнаёт свои собственные, смазанные неаккуратной дымкой очертания. Вряд ли это следует считать добрым знаком, но он всё равно считает. На всякий случай.

— И самое главное.

Присев, он опускает руку и касается ладонью каменной мостовой. Ладонь легко скользит по прохладной поверхности; он вызубренным движением рисует короткую горизонтальную черту и чуть нажимает всей пятернёй. Проход поддаётся. Первый шаг ознаменует начало охоты.

— Не отставайте.

❖ ❖ ❖

Разумеется, ты отстаёшь. Но не сразу.

Всё начинается спокойно. Когда вы переступаете черту, мир по-прежнему напоминает сам себя: те же стены высятся над головой, те же покосившиеся двери выглядывают из-за углов, те же лужи чавкают под ногами. И только потом ты понимаешь, что идёшь по одной и той же улице уже несколько часов; и конца ей всё ещё не видно. Но Тень не произносит ни слова — а значит, так надо. Ты не возражаешь.

Вокруг тихо.

В какой-то момент ты понимаешь, что перестаёшь различать оттенки. Зеленоватый мох, чёрт знает как пробившийся сквозь крепкую мостовую, становится серым. Тёмная синева неба проваливается в прочный чёрный. Цвет плаща за спиной Тени, к счастью, не меняется — он и становится твоим главным ориентиром на следующие часы.

Или, может быть, дни.

Ты чётко улавливаешь тот момент, когда начинаешь сомневаться во времени: именно тогда из поля зрения пропадают тяжёлые провалы стен и то, что можно было принять за небо, а вместо мостовой под твоими ногами расстилается тёмный мрамор.

Когда ты поднимаешь голову, чтобы продолжить путь, Тени перед тобой уже нет.

Становится прохладно.

Ты не знаешь, куда идти, но это не имеет никакого значения. Твой выбор неважен. Какую бы дорогу ты ни выбрал, всё равно окажешься там, где должен — в месте, которое приготовила для тебя Грань. Лабиринт последователен. Путь предопределён. Тебя встречают двое.

Две крупные, гладкие зеркальные поверхности; по крайней мере, с виду они действительно напоминают зеркала. Но ты знаешь: стоит тебе сделать шаг, обратятся в проходы. Как тот, что начертил Тень, прежде чем вы покинули мир Сказки.

За первым зеркалом ты видишь мальчика. Слабые, мягкие отблески, играющие на его плечах, напоминают тебе свет, исходящий от костра. Самого костра ты, впрочем, не видишь. Зато видишь, как руки мальчика складываются в причудливые фигуры, как тень, которую отбрасывают его ладони, меняется с каждой секундой. Сначала это — человеческий силуэт. Потом — чешуйчатое змеиное туловище. После — крепкое копьё. Присмотревшись, ты понимаешь, что мальчику весело. Пахнет кровью — этот запах преследует тебя даже тогда, когда ты всё-таки отводишь взгляд к другому проходу.

За соседним зеркалом сидит мужчина, слегка напоминающий тебе Тень. Этот человек младше, добрее и, кажется, намного счастливее. На его плечах — тяжёлое пальто, на его носу — старомодные очки в круглой оправе, в его руках — книга, в которую он смотрит с улыбчивым, дружелюбным вниманием. Ты не можешь разглядеть ни заголовка, ни скромной иллюстрации, которой украшена обложка; зато — даже с этого расстояния — прекрасно видишь имя автора, вьющееся серебром в самом низу. На книге написано: «Майрон Мэйнард».

Теперь тебе нужно сделать шаг.

Когда ты делаешь шаг, что-то толкает тебя в спину. Должно быть, это Грань: больше рядом с тобой никого не было. Должно быть, она довольна тем, как быстро тебе даётся это решение. Да. Пожалуй, именно так.

Проход расступается под твоими шагами, а затем, практически сразу, в нос бьёт запах пыли, кожаных ботинок и женских духов. Здесь много людей; их должно быть много — но ты по-прежнему видишь лишь одного. Даже тогда, когда наконец признаёшь в блёклых очертаниях вокруг самое обыкновенное купе самого обыкновенного поезда.

За твоей спиной — вереница серых призрачных силуэтов, а вагон не имеет ни начала, ни конца. Люди двигаются по нему, переговариваются — тихо, слишком тихо, чтобы ты мог расслышать их речь наверняка. И всё-таки:

«Говорят, он скончался прошлой ночью».
«Может быть, может быть».
«Последняя книга имела ошеломляющий успех».
«Выстрелил себе прямо в висок, представляете?»
«А мне рассказывали, что это всё поезд».
«Вот в газетах...»

— Простите? Сэр?

Он смотрит на тебя уже давно. Только теперь ты понимаешь, что всё это время стоял в дверях, не решаясь сделать последний шаг. На лице Теодора Нокса добродушная приветливость мешается с лёгким замешательством; он опускает книгу на колени и неуверенно машет тебе рукой. Отчего-то этот жест ужасно напоминает тебе взмах руки мальчика, оставшегося по ту сторону зеркального прохода. Вот только ладонь Теодора Нокса не отбрасывает тени на противоположной стене.

Ты замечаешь, что он вообще не отбрасывает тени.

В отличие от тебя.

— Присаживайтесь, здесь как раз осталось последнее свободное место! — говорит твой попутчик, указывая на кресло по правую руку от собственного. — Как будто бы вас и ждало.

Это не пустые слова. В купе всего три сидения; то, что принадлежит Теодору Ноксу, — самое обыкновенное. Такое можно встретить в любом экспрессе: крепкое, чуть-чуть потрёпанное, пережившее, как тебе кажется, не одну сотню пассажиров. То, что располагается рядом с ним, выглядит совсем иначе. Больше всего оно напоминает совершенно естественную часть твоего гардероба: чернильные виньетки вырастают из спинки, а мозаика подлокотников не отражает тусклого света, прячущегося по углам. Третье кресло, стоящее напротив, причиняет тебе нестерпимую боль, стоит только коснуться его взглядом. И ты не смотришь. Пока что.

Той, кому оно предназначено, здесь ещё нет.

— Я Теодор. — В этом пояснении нет нужды, но закон вежливости, видно, намертво въелся в самое существо твоего попутчика. «Намертво». Почему-то теперь, когда ты проговариваешь это слово про себя, кожу царапает рой кусачих мурашек. — Можно «Тео». А вас как зовут?

Это безобидный вопрос, но ты можешь представить, сколь многое на самом деле зависит от твоего ответа.

Теодор Нокс касается ладонью корешка книги; этот жест напоминает тебе не то объятие матери, успевшей укрыть себя с сыном в бункере в самом начале обстрела, не то неловкую попытку ухватиться за спасательный круг.

— Дело в том, что кому-то из нас в этом месте предстоит умереть, и... Наверное, будет хорошо, если мы будем знать имена друг друга.

В улыбке Теодора Нокса — ни следа отчаянной скорби; только спокойная, радостная готовность.

Так не должно быть.

[icon]https://i.imgur.com/DBodaEE.png[/icon][nick]Попутчик[/nick][status]стук колёс[/status]